В и к т о р (поднял брошенные Ольгой янтарные бусы). Сколько-то миллионов лет назад что-то подобное уже было… Вот у этих муравьев. Они раз и навсегда распределили обязанности: ты кормишь, ты охраняешь, ты даешь потомство, ты выгребаешь сор, а ты обезвреживаешь тех, которые думают о странном… (Осторожно положил бусы.) Я шел по лесу и убедился, что и через миллионы лет муравьи остались муравьями. Оля… Что мы делим? Оля, я пришел за тобой. Я сказал Григорию Борисовичу, что мы приедем вместе. Он побежал покупать что-то в подарок.
О л ь г а. Он поверил, что я приду?
В и к т о р. Да.
О л ь г а. В такую минуту женщине положено быть счастливой. Надо постараться, как ты считаешь? Попробую. Можешь меня поцеловать, если хочешь. Нет? Не хочешь? Странно. Я думала, ты умираешь от любви.
В и к т о р. Оля…
О л ь г а. Я вот тоже ничего, в сущности, не чувствую. Ни радости, ни счастья. Ни сожаления о том, что у меня их нет… Чего ты смотришь? Ну да, ну да, не могу я этого — любить! Нету во мне любви, нету!.. Ну и как? Берешь в жены?
В и к т о р. Беру…
О л ь г а. Врешь ты все…
В и к т о р. Беру!
О л ь г а. А зачем? Из принципа? Из высоких соображений? Чтобы меня своим добром уравновесить? Так думаешь? Я же вижу, что так думаешь! И считаешь, что победил уже? Свое назначение исполнил? А ну — как откажусь… Откажусь женой твоей быть? И откажусь! Отказываюсь!..
В и к т о р. Я почему-то знал, что так будет…
О л ь г а. Скоморох… Убирайся вон!
В и к т о р. Я все равно приду… Я знаю, что ты меня любишь.
О л ь г а. Нет!
В и к т о р. В меру своих скудных сил любишь… (Уходит.)
О л ь г а. Неужели мне это на всю жизнь. Неужели мне это…
Появляется М и к о л а с газетой.
М и к о л а (читает на ходу). «Кто же они, эти люди, стоящие за базарным прилавком и втридорога сдирающие за клубнику с рабочего? Какое-нибудь кулачье охвостье? К сожалению, нет. Вчера торговал на рынке бывший конник Блюхера, пятьдесят лет назад очищавший наш край от белых бандитов. Рядом с ним дрожащими от жадности руками клал на весы ягоды бывший партизан Отечественной войны. Бывший конник, бывший партизан. Эти люди действительно бывшие. Их шашки навсегда вложены в ножны, давно покрылись ржавчиной и пылью»… (Стоит, опустив газету. Рванулся к Ольге.) Врешь! Врешь! Не вложены! Врешь!
На шум вбежали Ю р к а и Н и к о л а й.
Н и к о л а й. Дед! Ты чего, дед?..
М и к о л а. Пусти!.. Я покажу ей, что не вложены… не ржавчина… (Юрка поднял газету, пробежал взглядом статью.)
Ю р к а. Ну, ты даешь…
М и к о л а. Пусти!.. (Хватает со стены шашку.)
Н и к о л а й. Дед! Дедушка… Юрка, пусть она уйдет!
О л ь г а. Чего вы кричите. Не надо кричать Все равно мне…
М и к о л а (увидел газету, с остервенением рубит). Вот! Вот! Вот вам ножны!..
О л ь г а (безразлично). У нас же не клубника. У нас калина. И на базаре ты ни разу не был. Пустое все.
М и к о л а. Честных людей за подлецов, а? Душу поганят! Жизнь поганят! Холуи! Контра!..
Ю р к а. Оставь ее, дед.
М и к о л а. Долой контру!..
З а н а в е с
Картина пятаяОбстановка первой картины. Входят О л ь г а и К о н с т а н т и н. К о н с т а н т и н галантно пропускает сестру вперед, но на этом его солидность кончается, он возбужденно бегает по комнате, натыкаясь на стулья.
К о н с т а н т и н. И что теперь делать? Как ты думаешь, что теперь делать? Может, отказаться? Не справлюсь? Какой из меня член горкома? Там говорить надо, а я стулья ломаю. Нет, что теперь делать, а?..
О л ь г а (пытаясь скрыть раздражение). Перестань бегать…
К о н с т а н т и н. Отказаться, а?
О л ь г а. Дай сюда, сломаешь! Партийная конференция закрылась, и отказаться ты уже не можешь.
К о н с т а н т и н. В самом деле… Не хватало мне забот!
О л ь г а (не слушая). Какой сегодня день?
К о н с т а н т и н. Четверг.
О л ь г а. Что? Четверг… Какой четверг?
К о н с т а н т и н. Слушай, а Наташка — она же меня съест, живьем проглотит, когда узнает! Я же обещал, что уедем! К ней уедем!
О л ь г а. Она отказалась от квартиры год назад.
К о н с т а н т и н. Что? Отказалась? А я не знал? Вот это жена! Значит, обойдется, думаешь? Это мне Гринев удружил, ей-богу, Гринев! Гринев, чтоб ему ни дна, ни покрышки… А? Ты чего? С тобой что?
О л ь г а. Ничего… Ничего со мной, с чего ты взял?
К о н с т а н т и н. Да смотришь как-то… Черт-те куда смотришь! Случилось что?
О л ь г а. Нет… Не случилось. Не случилось…
К о н с т а н т и н. А ведь что выходит? Выходит, я то место занял, на которое ты метила? Да, никак, я тебе карьеру подпортил? Пожалуй, и не быть тебе первым человеком в городе? А дед-то, дед-то! Как дед-то против твоей кандидатуры выдал! Искры летели, ей-богу!
О л ь г а. Шел бы ты, Костя… Мачехе помоги, двоих укачивает.
К о н с т а н т и н. А, верно! Ох, и лихо теперь Овсянникову придется! Научу его квартиры делать, прохвоста… (Убегает. Ольга набирает номер телефона — ответа нет. Появляется Микола — в черном костюма и при орденах.)
О л ь г а. Ну? Высказался? Доволен?..
М и к о л а. Ты, друг ситный, на меня не напирай. И глотку не больно дери. Что это ты напрочь обхождения женского не имеешь?
О л ь г а. Это позволь мне знать!
М и к о л а. А как не позволю?.. Не в пустыне живешь, люди с тобой. И вот что я тебе скажу в последний раз: разъединственная твоя задача — человеком с людьми быть. А ты покуда вроде как с водонапорной каланчи на всех взираешь. Топчется, мол, внизу мелочь всякая, не по-моему все устраивает…
О л ь г а. Ну, ладно, ладно, ты свое уже сделал…
М и к о л а. А я вот думаю — не все сделал, если ты в моей семье образовалась. Рано, видать, в отставку подался, покойной жизни возрадовался… Обидела ты меня. Статьей той до конца жизни обидела!
О л ь г а. Далась тебе эта статья! О тебе, что ли?
М и к о л а. Обо мне! Обо всех! Прожила мало, а обидеть успела многих! Не наша ты… Не мое семя!
О л ь г а (усмехнулась). Твое, дед, твое!
М и к о л а. Не мое! И мира тебе от меня не будет! (Уходит.)
О л ь г а. Какое теперь значение имеет и твой мир, и твоя война… (Набирает номер.) Виктора можно? Нет дома? Это вы, Григорий Борисович? Добрый вечер. Что? Уехал?.. Как уехал… Какая записка?.. Куда уехал? Как вы можете не знать? (Опустила трубку.) Уехал… Уехал… (Ее начинает душить смех.) Уехал!.. (Входит Анна, смотрит на Ольгу.) Ты чего?..
А н н а. Легко у тебя все…
О л ь г а. Что легко? Что ты мелешь?..
А н н а. В жизни все легко было. А того, что понимание дает, у тебя не было. Боли у тебя не было. Пройдешь через это — поймешь.
О л ь г а. Что пойму?
А н н а. Не дави стакан, порежешься.
О л ь г а. Уйди… Видеть тебя не могу. Нет у тебя права судить меня!
А н н а. Есть… Есть у меня право. Я и радость знаю, и горе знаю. Знаю, сколько кусок хлеба стоит, и как бывает, когда куска того нет. Сыновей в муках родила, и не было счастья лучше, когда сын мой меня матерью назвал. Умирал он, а я смерти его воспротивилась, дыханием своим его грела, пока и он не задышал… Человек только через себя других понимать учится. И если ты собой понять другого не можешь, то зачем ты?
О л ь г а. Ну и бабы пошли — одна умней другой… Потому и любить перестали. Мужика только по глупости любить можно.
А н н а. А ты не мужика люби. Ты человека люби.
Входит Н и к о л а й.
Н и к о л а й. Ого… Праздник, мухоморы?
О л ь г а (тоном допроса). Где был?
Н и к о л а й. По квартирам ходил, за Гринева агитировал. В одном месте спрашивают: «У Гринева дача есть?» Говорю: «Есть». «А машина?» «И машина, — говорю, — есть». Вздохнул: «У меня, — говорит, — тоже!»
О л ь г а. Как фамилия?
Н и к о л а й. Какая фамилия?
О л ь г а. Спрашивал — кто?
Н и к о л а й. Так, лысый один.
О л ь г а. Проверить надо, что за тип.
Н и к о л а й. Хороший тип. Положительный такой мухомор, двадцать лет на заводе.
О л ь г а. Говорю, фамилия. Того, которого… Тот, который… Опять не так. Того, который — во! — про Гринева вопросики…
А н н а. Хватит.
О л ь г а. А раньше бы за такие вопросики…
А н н а. Хватит!
Входит А н д р и а н.
А н д р и а н. Ну и дождь!
О л ь г а. Еще один… И тоже улыбается. А вот я сейчас твою улыбочку… (Николай загораживает ее от отца.) А она тебя не любит…
