Никто не отозвался.
Ш а м а н. Мне жаль тебя. Ты говоришь с глухими.
Маша уходит. Шаман вешает на шапку бубенчик. Он будет навешивать их после каждой победы.
Старики у костра.
Е ф и м. Добавь сучьев, Матвей. Я мерзну.
М а т в е й. Добавь сам. Они лежат подле тебя.
Е ф и м. Я же говорил тебе, что не привык работать. Я всегда руководил.
М а т в е й. Бедняга! (Подбрасывает дрова. Огонь сильнее.) Значит, я глуп, потому что живу воспоминаниями?
Е ф и м. Ты глуп, потому что глуп. А воспоминания — это лишь часть твоей глупости.
М а т в е й (недоверчиво). А сам-то… неужели ничего не помнишь?
Е ф и м. Только то, что мне нужно. Все прочее до поры забываю. Так делают все умные люди. И потому они правят глупцами.
М а т в е й. Да, я помню: ты правил.
Е ф и м. И хорошо, умно правил! Все были довольны.
М а т в е й. Не все. Во всяком случае, не я и не Маша.
Е ф и м (настойчиво). Я умно правил. Никто не роптал. А ты не в счет. Ты брат мой.
М а т в е й. Не-ет, я твой враг. Враг с того самого дня, когда понял, что ты подлый.
Е ф и м. Если понял, зачем шел за мной? Зачем слушал мои советы?
М а т в е й. Надо же было идти за кем-то. Вот я и шел, пока не явилась Маша.
В школе.
Маша расположилась в одном из классов. Сев за парту, расплетает тяжелые свои косы.
М а ш а (пишет). «Здравствуй, мама! Вот я и на месте. Я очень спешила сюда и не жалею. Мне все здесь нравится. И люди, среди которых придется быть долго, может, всю жизнь, и природа здешняя. Из ненцев никто почти не умеет ни читать, ни писать. Если я все-таки уеду отсюда, то прежде научу их этому. А пока учусь их языку сама. Со мной занимается — ты не поверишь, мамочка! — сам шаман. Он очень славный и непосредственный человек. Он и учитель мой и переводчик. Я очень смешно говорю и знаю не так много слов, как хотелось бы, но к сентябрю, когда откроется школа, буду знать вполне достаточно, чтобы уметь объясняться с детьми. Порой мне хочется взяться за кисть и что-нибудь порисовать. Но сейчас не до этого. Может, потом… когда все наладится. Ты, пожалуйста, не волнуйся за меня, не выдумывай разных ужасов. Я же знаю, ты у меня выдумщица. Нафантазируешь и сама же нервничаешь, не спишь ночами. Все очень здорово, мамочка! Очень здорово! Я как-нибудь напишу тебе об этом подробно…» (Встает из-за парты, подходит к доске, пишет: «Лось — тямдэ, люди — сада, добрый — хибяри нгаворта…» Прочитывает, улыбается, радуясь постижению чужого, трудного языка.)
На улице неподалеку от школы толпа. Ш а м а н что-то объясняет людям, указывая на лиственницу, вершина которой спилена. На голых нижних сучьях — вышитые бисером мешочки, кисы, пояса, монеты, шкуры. В руках у А н ф и с ы петух, голова которого свернута. Шаман велит ей положить петуха в дупло — жертва идолу.
Маша заводит патефон, слышится: «Жил-был король когда-то. При нем блоха жила. Милей родного брата она ему была. Блоха? Ха-ха-ха…» Ненцы в ужасе бросаются врассыпную.
Ш а м а н. Она привезла с собою злых духов. Бегите и не показывайтесь, пока духи кричат и злятся.
Все разбежались. Г р и г о р и й спрятался за ближнее дерево. Однако любопытство берет верх над страхом.
Шаман бьет в бубен, что-то выкрикивает, кружась, всходит на школьное крыльцо. Затем, ухмыльнувшись, протискивается в дверь. А бас шаляпинский наводит ужас на аборигенов: «Блохе — кафтан? Блохе? Хе-хе-хе…»
(Видимо, слыхал музыку раньше. Да и страх ему неведом.) Сава, Маша, нгани торова!
М а ш а (остановив патефон). Торова, Ефим. Я рада, что пришел. Постой. Мань маймбидм. Правильно?
Ш а м а н. Ненася. (Кивает.) Правильно.
М а ш а. Мне рассказывали о шаманах разные гадости. А ты славный, Ефим. Пыдар сава. Правильно?
Ш а м а н. Мы с тобой два шамана. Мы будем править. Нам нельзя ссориться.
М а ш а. Мы будем учить. И — учиться. Начнем? Видишь? Я выписала некоторые слова. (Читает.) Лось — тямдэ, люди — сада, добрый — хибяри нгаворота.
Ш а м а н (ухмыльнулся). Ненася. Правильно.
М а ш а (приглядываясь к нему). У тебя на шапке появился еще один бубенчик. Что это значит?
Ш а м а н. Я одержал еще одну победу над злыми духами.
М а ш а (улыбнувшись). А, понимаю. Значит, награда. Ну, орден, что ли.
Ш а м а н. Ага, сам себя наградил.
М а ш а. А мыло ты больше не глотаешь?
Ш а м а н. Мылом я мою руки.
М а ш а. А кто говорил, что мыться нельзя? Тело мерзнет.
Ш а м а н. Мне все можно. Я шаман.
М а ш а. Мыться не только тебе можно. Это очень приятно.
Ш а м а н. Да, приятно. Но всем нельзя. Иначе в мире не будет порядка. Все станут одинаковы.
М а ш а. Ты против равенства?
Ш а м а н. Равенство — глупая выдумка. Когда все равны — исчезает страх, почитание. Исчезнет порядок. Пурга над землей подымется, и люди в ней заблудятся и замерзнут. Вот так.
М а ш а. Тебе их жаль?
Ш а м а н. Если они вымерзнут — перед кем я буду шаманить?
М а ш а. Ты веришь в духов? В бога веришь?
Ш а м а н. Я верю в человеческую глупость. Пока она есть — а она бессмертна, — будет бог.
М а ш а. Не верю я в твоего бога. У нас церковь отделена от государства. Большинство людей, как и я, не верят.
Ш а м а н. Неверие — тоже глупость. Человек должен во что-то верить. Или — делать вид, что верит.
М а ш а. Ты делаешь вид или веришь?
Ш а м а н. Я шаман. Мне все можно. Ведь ты не веришь в свой социализм, в комсомол не веришь, а делаешь вид, что веришь.
М а ш а. Я верю. И в социализм и в комсомол.
Ш а м а н. Как можно верить в слова? Слова можно говорить, а верить вовсе не обязательно.
М а ш а (убежденно). Если бы я не верила, я бы не поехала сюда.
Ш а м а н (задумчиво). Ты, однако, мешать мне станешь? А?
М а ш а. Я не буду тебе мешать, если ты будешь добр и справедлив с людьми. Скажи, Ефим… Вот ты спрашивал у духов, куда ушла рыба… А я видела недалеко озеро… Там очень много рыбы. Почему ее не ловят?
Ш а м а н. Это священное озеро.
М а ш а. Священное. Но рыба-то обыкновенная. Люди могли бы ее ловить.
Ш а м а н. И рыба в нем священная.
М а ш а (смеется). А кто говорил только что, что не верит в святых, в духов? Если рыба священная, почему ты ее ловишь? Даже мне приносил вчера.
Ш а м а н (ворчит с угрозой). За головню голой рукой хватаешься! (Уходит.)
М а ш а. Я, кажется, рассердила его. Его пока еще рано сердить. И опасно. (Снова заучивает ненецкие слова.)
Шаман, выйдя на улицу, оглядывает убогое селение, которое видел много раз. Все, что есть, что будет, он знает.
Вот беременная ж е н щ и н а. М у ж ведет ее в нечистый чум. Там она будет маяться одна, и никто к ней не подойдет, пока роженица не «очистится».
Ш а м а н. Что, Катерина, рожать пошла?
К а т е р и н а. Пойду, однако. Брюхо назрело. Человек жить просится.
Ш а м а н (не без грусти). Жить… А для чего ему жить?
К а т е р и н а (равнодушно). Ты умный. Ты лучше знаешь.
Муж толкает ее.
Ш а м а н. Не бей ее. Она родит тебе сына.
М у ж. Верно — сына? У меня четыре девки. Верно — сына? Устал от девок. Их надо кормить. Им надо искать мужей. Верно — сына?
Ш а м а н. С каких пор ты перестал мне верить?
М у ж. Я подарю тебе оленя… двух оленей! Когда родится сын.
Ш а м а н. Ты принесешь их в жертву. А сейчас приди в мой чум. Я дам для нее рыбы.
М у ж. Хороший ты человек, Ефим. Добрый человек! (Уходит вместе с женой.)
У другого чума, под деревом, Г р и г о р и й снова бьет А н ф и с у. Та лишь защищает лицо, но молчит.
Г р и г о р и й. Кто отец этого выродка? (Указывает на люльку.) Говори, кто?
А н ф и с а. Ты, однако.
Г р и г о р и й. А может, Матвейка?
А н ф и с а. Может, и Матвейка. Как знать? В себя не заглянешь.
Г р и г о р и й. Запор-рюю!
Ш а м а н, усмехнувшись, равнодушно проходит мимо. Из лесу, еще издали увидав, что бьют Анфису, выбегает М а т в е й. Отбрасывает Григория. Завязывается драка. Анфиса с восторгом смотрит на Матвея, избивающего ее мужа.
А н ф и с а. Сладкий Матвейка! Молодой Матвейка!
Какая-то с т а р у х а несет к священному дереву малицу, замирает подле него, прося себе то ли жизни полегче, то ли скорой смерти.
