class="p1">
Клоэтта быстро вскинула голову, пристально смотрит.
Там живет одинокий старик. Он нанял меня убирать его дом. Если у вас сохранились письма Грэма из экспедиции, захватите их с собой. (Опустила капюшон, низко наклонив голову, пошла к выходу.)
Клоэтта осталась на месте, ее лицо напоминает неподвижную маску. Скорбно зазвучал колокол. Она дрожащей рукой потянула за шнурок — черная накидка сползла с плеч, упала к ногам.
На террасе сидит Д а н и э л ь. Возле дверей застыли Д в о е. На лице Даниэля явные признаки бессонницы, одежда в беспорядке. У ног — полупустая бутылка спиртного. Тишина раннего утра нарушается шумом воды — кто-то плещется в душе. Со стороны сада по ступенькам поднимается Ц е з а р и й. В нем заметны разительные перемены: он похудел, глаза воспалены, лицо нервное, настороженное.
Ц е з а р и й (увидев Даниэля, остановился в нерешительности, бросив затравленный взгляд в сторону Двоих). Доброе утро, господин Джинар.
Д а н и э л ь (после паузы, имея в виду неестественно багровый шар утреннего солнца). Должен признаться — поражен и уничтожен величием нашего светила. Собственно говоря, чему удивляться? Перед глазами ни много ни мало — овеществленная сила человеческого разума. Человек замахнулся на вечность. Вы как насчет вечности? Ах да… вы, разумеется, собираетесь жить вечно в памяти благодарных потомков. (Обернулся, рассматривает его.) Судя по вашему виду, вам не сладко живется среди современников. (Принял прежнее положение.) Госпожа Кримстон вчера нанесла мне сугубо конфиденциальный визит. По нашим расчетам, вы должны были появиться еще ночью. Знаете, по-моему, она вне себя от ярости и разыскивает вас. И, между прочим, не только она.
Цезарий кинул на него испытующий взгляд.
(Тем же бесцветным тоном.) Нехорошо, молодой человек, она вам все-таки мать… а вы мало того что ослушались и вернулись в столицу… еще и скрываетесь от нее.
Ц е з а р и й. Мартина у вас?
Д а н и э л ь. Вам не следовало приходить сюда и впутывать ее в свои бредовые, извините, дела. В отличие от вас она дорожит репутацией своей семьи и жизнью близких ей людей.
Ц е з а р и й (тихо). Могу я попрощаться с ней?
Д а н и э л ь (после паузы). Должен предупредить — никто в этом доме не посвящен в ваши подвиги. Ни Мартина, ни тем более Клоэтта. Для них вы просто были отправлены матерью на природу. (Через плечо, лениво позвал.) Марти-на!..
Голос Мартины сквозь шум воды: «Да, дядя?»
(Так же.) К тебе пришли!
Голос Мартины: «Я не слышу, дядя!»
Поторопись, к тебе пришли! (Помолчал.) Откуда, молодой человек, у вас… при вашей-то родословной, появилась в голове эта, с позволения сказать, блажь?
Ц е з а р и й (опустился в кресло, пряча под него разбитые башмаки). Почему — блажь? Я считаю, каждый человек, кем бы он ни был от рождения, имеет право совершать поступки согласно своим мыслям и убеждениям.
Д а н и э л ь. Какое убожество мысли и убеждений! И что же вы теперь прикажете нам делать с вами и вашими… убеждениями?
Ц е з а р и й (нервно перебирает в грязных пальцах конец шарфа). Я не заводной пупсик, с которым можно делать все что захочется… без учета интересов моей личности.
Д а н и э л ь. Бурное негодование по поводу неумеренной материнской любви, угнетающей свободу уникальной личности… А то, что не сегодня завтра в стране будет введено военное положение, начнутся погромы и расстрелы, — вас это уже не волнует?
Шум воды стал меньше.
Голос Мартины: «Дядя, кто пришел?»
В это время на террасу медленно вышла К л о э т т а. Она запахнута в длинный, до пят, домашний халат из легкой цветной ткани, седые волосы гладко уложены. Цезарий поднялся, переминается с ноги на ногу.
(Не меняя положения.) Я чертовски рад, что ты наконец соизволила выйти. У меня больше нет ни сил, ни времени караулить у твоей двери.
К л о э т т а (устало прислонившись к дверному косяку). Вы очень изменились, Цезарий…
Голос Мартины сквозь шум воды: «Дядя, почему ты молчишь? Кто пришел?»
Д а н и э л ь (через плечо, вяло). Изгнанник вернулся.
Голос Мартины после паузы, сквозь шум воды: «Скажи ему, что меня нет. Слышишь, дядя?»
(Так же.) Слышу.
К л о э т т а. Подождите ее в саду, она сейчас спустится к вам.
Цезарий после некоторого колебания уходит в сад.
Я бы не отказалась сейчас выпить.
Д а н и э л ь. Не советую. Ты два дня ничего не ела и неважно выглядишь. Врачи рекомендуют тебе…
К л о э т т а (перебила). Сегодня годовщина смерти Грэма. (Взяла бокал со стола, пригубила.)
Голос Мартины сквозь шум воды: «Дядя, он совсем ушел?»
(Вертит в руках бокал.) Два близких человека… Какие мысли одного имеет право знать другой?
Д а н и э л ь (не сразу). Пожалуй, только те, что каждый из них желает высказать сам.
К л о э т т а. Тогда эти двое — просто чужие.
Д а н и э л ь. Просто сегодня далеко не каждый в нашей баснословно богатой стране может позволить себе роскошь делиться своими мыслями.
К л о э т т а. Даже с близкими людьми?
Голос Мартины: «Дядя, он сказал, что́ ему нужно было? Дядя!..»
Д а н и э л ь (вдруг кричит). Я прошу — выключи наконец воду! (Повернулся, сдержанно.) Что происходит, Клоэтта?
К л о э т т а (усмехнулась). Кажется, они снова поссорились.
Д а н и э л ь. Я о другом, и ты это прекрасно понимаешь. Чего ради, скажи на милость, ты вздумала запереться у себя в комнате?
К л о э т т а (так же). Каждый имеет право на самого себя. Хотя бы два дня за всю жизнь. Мне нужно серьезно поговорить с тобой, Даниэль. Удели мне десять минут. Нет-нет, пять! Пять минут.
М а р т и н а (вышла на террасу в банном халате. Не ожидала увидеть на террасе Клоэтту, остановилась). Цезарий… уже ушел?
К л о э т т а. Он в саду. (Подошла к лестнице, ведущей в сад, позвала.) Цезарий! (Повернулась.) Ступай к нему.
М а р т и н а (внимательно посмотрела на Клоэтту, затем на Даниэля). Нам с ним нечего сказать друг другу. (Уходит.)
К л о э т т а (заметно нервничая, с бокалом в руках прошлась по террасе). Я два дня думала, прежде чем решиться на этот разговор… Где похоронен мой сын?
Д а н и э л ь (после паузы, медленно подбирая слова). Закон о чистоте нации запрещает сообщать какие-либо подробности родителям неполноценных детей. Мы с тобой, как ты понимаешь, не исключение.
К л о э т т а. И даже ты — Советник Верховного по медицинским вопросам, лицо, облеченное высшим государственным доверием, — не смог бы при желании узнать о судьбе сына? (Тихо качая головой.) О нет, милый, я позволю себе усомниться в твоей искренности.
Д а н и э л ь. Я воспитан в безоговорочном уважении законов моей страны. (Поднялся.) Извини, я должен заняться неотложными делами.
К л о э т т а (усмехнулась). О, у вас столько изматывающих обязанностей — вы и Советник Верховного, и ведущий специалист своей клиники, надежда и гордость Национальной академии… и, наконец, заботливый отец! Вы чудеснейшим образом позаботились о будущем нашего малыша… (Коротко засмеялась.) Какие же опыты вы над ним проделываете у вас в
