его понимании, чем учить с нуля.
И ему жаль за это.
Он хотел сказать Наре, как сильно ему жаль, что все так вышло. Хотел сказать, что, быть может, ему и не следовало ее так часто колотить. Не следовало упрекать за любой промах. И что, быть может, она и не обязана быть его идеальной девочкой.
Достаточно просто того, что она – за него.
Это достаточная благодарность.
Больше, по большому счету, ничего и не надо.
Ему очень сильно хотелось перед ней извиниться. В какой-то момент он даже решил, что этой ночью преграда между ними спадет. Хотя бы одна.
Он признается в своей слабости. В своих страхах.
Она, быть может, скажет, как и ей на самом деле не хватало его участия в жизни, потому она и искала его постоянно в других мужчинах, что были гораздо старше ее.
Но ничего не вышло.
Нара просто не открыла дверь.
Он долбился долго и настойчиво – даже пытался объяснить, зачем он это делает – но слова почему-то сплетались в одно сплошное мычание.
Он злился, что они коверкаются на выходе изо рта.
Потому он просто раздраженно мычал и колотил в дверь.
Не удивительно, что она в итоге не открыла.
Он не злится на нее.
Может, ему еще представится так напиться, чтобы решиться на этот разговор вновь. Быть может, он даже успеет это сделать до того, как его пристрелят, точно вшивую псину.
Времени пить у него будет еще много.
У него осталось не так много жизни, чтобы тратить ее бо́льшую часть на работу. Питер не собирается больше ходить на работу.
Он не брал отгул сегодня.
И не собирается завтра.
Он просто не приходит.
И скоро его уволят.
И ему плевать. До конца месяца ему денег хватит, чтобы бухать как не в себя. Хотя он уверен, что проживет не дальше конца этой недели.
Сегодня он проснулся с ужасной головной болью, но тайленол 14 и первые три баночки пива сделали свое дело.
Было десять утра.
Он никогда в жизни еще не был в десять утра.
Хотя, признаться, это не так уж сильно и отличается по ощущениям от выпивки в десять вечера.
После Питер пригубил еще две баночки. А потом пришла Гвен и Джи. И с последней ему стоило общаться очень аккуратно, если он не хотел, чтобы нить его жизни оборвалась ни к концу недели, а к концу сегодняшнего дня.
Поэтому он не мог мешать их пустой трепотне на кухне, от которой раскалывалась голова.
Ему хотелось прийти и врезать им обоим.
Этим лживым сучкам.
Заставить их заткнуться.
Но вместо этого он открыл еще три банки. И выпил их.
Голова немного отпустила.
Он постоянно ходил в туалет, ему постоянно хотелось ссать – и это бесило даже больше этой болтовни на кухне. Потому что идя в туалет – ему постоянно приходилось проходить мимо кухни.
И тогда их голоса становились еще громче.
И его бесил один факт того, что он должен терпеть их в своем доме. Что он не может сказать и слова против в доме, который купил и содержит на свои чертовы деньги!
Но сегодня они съедут.
Чертовы щенки съедут.
И сразу за ними он вышвырнет Гвен.
И останется с Эби и Нарой.
Проведет со своими малышками остатки своей жизни. Он перепишет все на них, не оставив этой лживой белобрысой твари ни цента.
Он пустит ее по миру.
Он посмотрит, как она будет тонуть в той луже дерьма, которую сама же себе вырыла.
Жаль, у него не будет достаточно времени, чтобы досмотреть эту картину до конца.
Выдув еще две баночки, Питер уже раз сотый встает и идет в туалет. Судя по тому, что Гвен вытащила индейку – чертов эгг-ног готов. Тогда почему они его не зовут?
Он же просил!
Просил этих сучек его позвать! Просил нормально, даже вежливо! Так почему они не могли этого сделать?
Он доходит до уборной, но не считает нужным даже закрывать щеколду.
Пока стоит, то чуть не засыпает под мерный звук струящейся мочи о кафель. Он успокаивает. Так кажется Питеру.
Более того, он уже почти уверен, что вполне может поспать.
Он заснет и проснется уже, когда щенки съедут. И тогда он уже вновь станет хозяином своего дома.
Питер выходит из туалета, но зацепляется футболкой за чертову щеколду. Шатаясь, он не сразу может сконцентрировать зрение на той дряни, за которую зацепилась футболка. Он дергает ее сильнее, но та не отцепляется, а с треском начинает рваться.
Проклятье.
Питер пытается дергаться раз за разом, но пока возится – начинает различать и другие звуки.
Какие-то скрипы из комнаты Нары, что прямо напротив туалета.
Она что там, батут себе из кровати устроила?
Отцепив, наконец, футболку – Питер подходит и прислоняется ухом к двери ее комнаты. И тогда начинает различать другие звуки.
Сдавленные, едва слышные стоны.
Мужские и женские.
Вначале ему даже кажется, что это глюки. От того, что он много выпил. Но нет – скрипы, стоны.. все сводится один к одному.
Нара посмела притащить какого-то пацана и трахаться с ним прямо в доме Питера!
Он уже видит как, скрутив ухо бедняги в бараний рот, вышвырнет его из дома в чем мать родила, и пусть шурует в таком виде до самого своего дома. Это будет ему уроком.
Он яростно долбит в дверь,
(..из коридора доносятся какие-то глухие удары, но мы обе не обращаем на это внимания.
наверное, опять питер не вписался в дверь уборной..)
но никто не открывает.
Один, второй, третий..
Только скрипы прекращаются.
Черт, если мальчишка успеет одеться – то наказание Питера уже станет неактуальным. Бежать по городу в трусах и голым – это разные вещи.
Питер глядит на дверь.
Она хлипкая,
(..нейт даже решил, что питер все-таки выбьет дверь. у нары была хлипкая дверь, и держалась на одном слове божьем..)
держится не на петлях, а на ослиных соплях. Если ему все равно подыхать, то какая разница – будет в его доме на одну дверь больше или меньше? В крайнем случае, с завтрашнего дня Нара может занять комнату с дверью хоть Джейзи, хоть Нейта.
И, отойдя для разгона насколько возможно (в узком коридоре), Питер со всей силы наваливается на дверь дочери.
Та, даже легче, чем он ожидал – под его весом (и вместе с ним сверху) слетает с петель и падает на пол.
Питер резко
