П е т р. А еще вычитал я в газете, что ему заслуженного деятеля к пятидесятилетию дали. Растет человек!
Ю р а. Хочешь, я в суд подам? Хочешь, сам займусь твоим делом? (Пишет.)
П е т р. Ни к чему это. Я не мелочный. Много чего терял… но лишь об одной потере жалею. Невосполнима та потеря, сынок… (Опустил голову.)
Ю р а. Чем же ты заниматься намерен? Опять в ресторан пойдешь? Или в деревне останешься?
П е т р. Пора мне, сынок.
Ю р а. Далеко ли собрался?
П е т р. Ну вот, всех, кажись, повидал. Теперь к брату пойду. Потом двинем с ним куда-нибудь подальше. Ты так и скажи матери: мол, уехали к черту на кулички. А еще передай ей, что я ее ни в чем не виню. Что бы ни случилось, она права. По самой сути права. Да вот еще что… машину-то забери у Валентина. Ни к чему нам машина. Маяты с ней много…
Ю р а. Ты хоть скажи мне: где эти самые кулички?
П е т р. Обними меня, сынок. Теперь бог весть когда свидимся.
Ю р а (нервничая). Не чуди, папа! Слышь?! Не чуди, говорю!
П е т р. Не хочешь, значит? Сердишься на отца? Что ж, верно, не состоялся у тебя отец. А все же знай, Юра: люблю я тебя. Тебя да братана. Татьяна — статья особая. В наших отношениях мы сами разберемся. Жаль, вот песню ей не допел. Последняя песня-то.
Ю р а. Не отпущу я тебя, пап! Никуда не отпущу!
П е т р (строго). Некрасиво, Юра. В мое время отцов чтили. Взглянуть на них косо не смели. А ты нападаешь. Пусти-ка… И доведи до матери все, что было говорено. (Собирается уходить.)
Ю р а (ударив кулаком о кулак). Помешкай, отец! Слышишь? Помешкай! Вот чертов глухарь!
П е т р. Будь здоров, сынок. И прости, что я не Бетховен. Бетховен один был. Таких, как я, легион. (Ушел.)
Ю р а (не может сдержать злых и бессильных слез). Легион… Отца из того легиона не выберешь. И Бетховеном его не заменишь. Легион! (Плачет. Затем, глумясь над собою.) ТАСС уполномочен сообщить: «Ворона спасла ворону…»
Входит Т а т ь я н а.
Т а т ь я н а. Что?
Ю р а. Я говорю, сын отца спасти может?
Т а т ь я н а. Не дошла я… тут вот заныло что-то… Вернулась. Где он?
Ю р а. Пошел к дяде Вале.
Т а т ь я н а. Ты разве не знаешь? Валентин-то разбился… на твоей машине. Схоронила я Валентина.
Ю р а. Схоронила… А я не знал… Мать, я-то почему об этом не знаю?
Т а т ь я н а. Да тебя ж не было.
Ю р а. Схоронила… А он к дяде Вале…
Т а т ь я н а. Он что-нибудь сказал перед тем?
Ю р а. Сказал, что не винит тебя ни в чем.
Т а т ь я н а. Не винит… А чем я перед ним виновата?
Ю р а. Еще сказал, что он не Бетховен. Хоть и глухой.
Т а т ь я н а. Глухой?! А я не поняла. (Пауза.) Так чем я перед ним виновата? Тем, что любила его? Тем, что ждала?
Ю р а. Ты тоже глухая, мать. Слышь? Ты глухая. (Решительно.) Нет, как ты хочешь, а я догоню его. Я ворочу его! (Убегает.)
Звучит песня:
«В комнате моей светло,
Это от ночной звезды.
Матушка возьмет ведро,
Молча принесет воды.
Красные цветы мои
К вечеру завяли все…
Лодка на речной мели.
Скоро догниет совсем».
Т а т ь я н а (гордо вскинув голову). Я не нуждаюсь ни в чьем прощении. Я… (Заплакала.)
Возвращается Ю р а, он ведет за собой отца.
П е т р. Вот, Таня… К Валентину ходил, а его нет… Один я…
Ю р а. Ты разве один, пап? Ты не один… мы все тут… мы вместе. Понимаешь? Одно! Мы — Жилкины! И мы должны быть вместе. (Подводит отца к Татьяне.)
Петр испытующе смотрит на жену, в душе которой звучит мелодия его песни. Татьяна вслушивается, покачивает в такт головой.
Губы Петра рвет судорожная ухмылка.
Т а т ь я н а (очнувшись). Цветы-то, помнишь, мне подарил? Еще в магазин за ними забрался… Видно, завяли те цветы.
П е т р. Пойду я…
Ю р а (обессиленно). Оба идите, куда вам надо. Один песенками всю жизнь пробавлялся, другая взбиралась вверх по служебной лестнице. И оба забыли, что есть кто-то третий. Он здесь, дорогие родители. Узнаете? Нет?.. Что ж, рад познакомиться. Я постоянно ощущал ваше присутствие на земле. И теперь, когда я вырос, я благодарю за то, что вывели меня на столбовую дорогу… (Пауза.) Широка дороженька… куда идти? Вот и мечусь я, будто в буране… ищу самого себя. Вас, между прочим, тоже. Себя-то я найду, будьте уверены! Найду, чтоб мне сдохнуть! А вы поищите-ка себя!.. А сыну своему буду показывать на двух чудиков и внушать ему, как жить не надо. Вот, скажу я, сынок: это родители мои, позабывшие о своей душе. А ведь неплохие, в сущности, люди. Ты о душе, сынок, помни! Вез души человек — машина! А мы — люди, сынок! Слышишь? Люди!.. Нам жить на этой неспокойной земле, нам внуков и правнуков растить. И мы так их должны воспитывать, сынок, чтоб земля человечней стала! Земля без добрых людей погибнет. Мы люди, малыш. Мы люди! (Пауза.) Вот что скажу я про вас своему сыну. Я ждал, что и вы мне когда-нибудь это скажете. Не сказали… Сам додумался, глядя на вас. Теперь все. Идите… Бегите на все четыре. Держать не стану. (Кричит.) Бегите!.. Что же вы?..
З а н а в е с
1980
СЛОВАРЬ НЕНЕЦКИХ СЛОВ И СЛОВ СЕВЕРНЫХ НАРЕЧИЙ, ВСТРЕЧАЮЩИХСЯ В ПЬЕСАХ
Ань торова — здравствуй!
Болонь — опухоль на стволе дерева.
Бродни — кожаная обувь сибиряка, типа бурок; подвязываются над щиколотками и под коленями.
Бударка — моторная или весельная лодка.
Важенка — олениха.
Голбец — род примоста, загородки, чулана в избе; между печью и полатями.
Гребешки — мелкая рыбка.
Жулан — снегирь.
Заплот — забор, деревянная ограда.
Запор — перегородка на реке, останавливающая рыбу.
Зарод — стог, скирд, большая кладь сена.
Калданка — лодка-долбленка.
Капище — место приношения жертв.
Камлание — колдовской обряд шамана.
Камус — шкура с ноги оленя, прочный мех. Используют для изготовления кис и для обтяжки полозьев нарт в целях лучшего скольжения.
Кисы — ненецкая меховая обувь.
Котцы — приспособление для ловли рыб.
Куржак — изморозь, иней.
Лемминг — обитающий на Севере маленький зверек из отряда грызунов. Здесь — насекомое.
Литовка — коса.
Малица — ненецкая меховая одежда.
Нарта — легкие сани, в которые запрягают оленей.
Неблюй — трехмесячный олененок.
Нум — бог.
Нюк — входное отверстие в чум.
Обласок — легкая лодочка.
Пешка — месячный олененок.
Сава — хорошо.
Стланик — кустарник в горных и приполярных районах.
Сусло — сладковатый навар на солоде и муке.
Ремки — полоски из тряпок, ремней; рванина.
Таймень — сибирская рыба из семейства лососевых.
Тынзян — аркан для ловли оленей.
Фаркоп — крюк у трактора, за который цепляют плуг.
Хор — олень-вожак.
Хорей — длинная палка (с шариком на конце), которой управляют оленями.
Чижи — ненецкие чулки из меха оленя.
Чум — конусообразное жилище, сделанное из шкур или бересты.
Ягушки — нарядная женская шуба шерстью наружу. Расшита сукном.
Ярыга — низший полицейский служитель (историч.). Пьяница, беспутный человек (просторечье).
«Отец мой был очень серьезным и далеким от искусства человеком, — вспоминает писатель. — Проведав, что я тайком кропаю пьесы, он назвал мои опыты баловством и пустой тратой времени. «Вот если бы десятину-другую пшеницы вырастил, чтоб прокормить этим нашу семью, вот тогда я б зауважал тебя», — сказал он. Отнял тетрадку и вручил мне лукошко. Прокормить нашу семью, конечно, было непросто — я был в ней восемнадцатым ребенком…
На веку своем не много я посеял зерна, но шагать по полю с лукошком, сеять, полоть, жать и молотить — все это куда проще, чем дать жизнь хотя бы одной пьесе…» Так говорит о себе и своем творчестве Зот Тоболкин.
Действительно, путь драматурга к первой его пьесе был не простым.
Первое знакомство с драматургией состоялось в школе. В шкафу, на который никто не обращал внимания, ученик третьего класса Зот Тоболкин увидел несколько томов Собрания сочинений А. Н. Островского. «Прочел «Снегурочку» и очень удивился: сказка, вымысел, какой-то особый, возвышенный мир. И в то же время — все, как в жизни: и весна такая же, как в нашей деревеньке, и вся природа, — вспоминает писатель. — И герои сказки — те же люди, что живут тут, рядом, на соседних улицах… Залпом прочел все эти книги, с тех пор нет для меня в литературе ничего дороже, нет ближе моему сердцу драматурга, чем Островский.
