Пауза.
Т а т ь я н а. Что я Петру-то теперь скажу? Что я скажу ему? А?
Звучит одна из песен Петра. На полуслове обрывается, хрипит, как это случается с испорченной пластинкой. Диск крутится.
Звонит телефон.
(Берет трубку.) Здравствуйте… Не могу, Николай Иванович. У меня… родственник в автомобильной катастрофе погиб… Понимаю, что принципиальный. Непринципиальных вопросов райком не ставит. Считайте, что голос мой с вами. С большинством, конечно. А мне сейчас не до заседаний… (Уходит.)
Изба пуста. Но вот дверь тихонько открывается. В щель робко протискивается П е т р. Кинул котомку у порога.
П е т р (нерешительно позвал). Таня, Тань! Ты дома? (Обошел комнаты, внимательно ко всему присматриваясь.) Сам виноват. Надо было известить телеграммой. Валентин-то, наверно, не доехал еще… Где-нибудь завяз на своей тачке. Да. Все как на картине «Не ждали». Может, и впрямь не ждали. Подумайте: муж объявился! Мало нас, сереньких, что ли? Можно и получше найти… незапятнанных. (Подошел к кровати, ощупал постель.) Что я, как ищейка, принюхиваюсь? Таня у меня не таковская. Она мне до гроба верна. А ежели и не верная, так что? Чем она мне обязана? Штампом в паспорте? Так у меня и паспорта нет. Беспаспортный я теперь… Стало быть, и штампа нет никакого. (Походил по комнате. Подошел к двери.) Уйду от греха подальше, пока ее нет. Побуду у Валентина, если приехал. (Остановился возле фотографии, на которой снят вместе с Татьяной. Включил на полную громкость телевизор.) О чем-то говорят, а я не слышу! Весь мир для меня окаменел… (Увидал на столе газету.) Хоть из гаубицы стреляй — не оглушишь. (Пробегает глазами газету.) «Уловки японских монополий»… «Конфликт урегулирован»… «Пиночет угрожает»… Ну, Пиночет, он на то и есть Пиночет… Большой войной вроде не пахнет. Сообщение ТАСС… (Читает.) «Мелиоратор С. Домратс услышал в лесу птичий крик. Это кричала ворона. Звала на помощь. Рядом с ней был вороненок с подбитым крылом. Домратс взял подранка домой и лечил, пока не срослось крыло. «Приятельница» жила тут же. Когда крыло срослось, обе птицы улетели». Вот она, птичья солидарность! Даже ТАСС о ней сообщает. А Пиночет грозит. Может, и боится его кто-то. Я вот не боюсь… Может, оттого, что не слышу… (Сдавил ладонями уши.) Тюрьма! Тюрьма! Страшней, чем глухота, тюрьмы не бывает. (Уходит.)
Мяукает кот. Беспокойно оглядываясь, чуть-чуть согнувшись, входит Ю р а. Вскоре появляется и Т а т ь я н а.
Т а т ь я н а. О, кто приехал! Ну, здравствуй! (Обнимает сына.) Какой ты колючий! Что не бреешься? Решил бороду отпускать?
Ю р а. Так вышло, мать.
Т а т ь я н а. Что вышло?
Ю р а. Сидел я… ровно пятнадцать суток. Тютелька в тютельку.
Т а т ь я н а. Не так много… в отличие от отца. А за что?
Ю р а. Да. В церкви… ну нашумел я… там.
Т а т ь я н а. На бога восстал? Чем же он помешал тебе?
Ю р а. Ненавижу всяческое поклонение…
Т а т ь я н а. Богоборец какой выискался! Это ты от безделья бесишься.
Ю р а. Нет, мать! Тут вот во мне накипело. (Указывает на сердце.)
Т а т ь я н а. Я и говорю — от безделья. То в Рембрандты лезешь, то в богоборцы. Мечешься, мечешься… В кого ты таков?..
Ю р а. Наверно, в себя самого.
Т а т ь я н а. Скоро?..
Ю р а. Что скоро?
Т а т ь я н а. Я говорю, скоро болтать перестанешь?
Ю р а. Тебе все это кажется болтовней? А я в тупике, мать. Я в безвыходном тупике. Не выйдет из меня юриста. Хотел быть и адвокатом. А меня самого защищать надо.
Т а т ь я н а. Дерганный ты какой-то. Я в твои годы такой не была.
Ю р а. Ну, мать, мне с тобой не тягаться. Ты у нас запрограммирована на счастье. Потому и живешь с нарастанием. А я вниз качусь… где остановлюсь — не знаю.
Т а т ь я н а. А кто бахвалился когда-то: дескать к тридцати годам стану министром.
Ю р а. И в министры меня не тянет. Я бродяжить решил…
Т а т ь я н а. Что ж, Горький в молодости тоже бродяжил.
Ю р а. Ничего себе завернула!
Т а т ь я н а. Иначе я не умею. Как говорится: «Украсть, так миллион, жениться, так на царевне!» Рискни, сын, докажи миру, что ты не кисляй.
Ю р а. Не того я полета, мать. Главное, призвания в себе не вижу. Может, таланта во мне нет никакого… А?
Т а т ь я н а. Давай талант оставим в покое. А институт ты кончишь, хоть тресни.
Ю р а. Ладно, мать. Как скажешь, так будет.
Т а т ь я н а (нежно). Устал?
Юра. Я бы не прочь храпануть часок.
Т а т ь я н а. Ну поспи, сыночка, поспи.
Юра. Как ты сказала это волшебно! Обычное слово музыкой вдруг зазвучало.
Т а т ь я н а. Какое же оно обычное? Оно необычное, Юра. Каждый сын для матери необычен. Ее сын-то, единственный. Ну, спи, родной. Спи, мой воробушек.
Ю р а (порывисто). Дай руку, мама. Дай мне твою руку. (Взяв ее руку, нежно целует.)
Т а т ь я н а. Маленький… Ты все еще маленький у меня. (Прижала голову сына к груди.) Тебе бы, действительно, колыбельную сейчас спеть, а я вот не умею.
Ю р а. Это ничего, мам. Это ничего. Ты все равно у меня самая лучшая. Спокойной ночи.
Т а т ь я н а. До ночи еще далеко. Мне на работу сбегать надо.
Ю р а. Так беги. Беги, не задерживайся.
Т а т ь я н а, внимательно поглядев на него, уходит. Юра лежит на диване, улыбается, вспоминая ласку и нежность матери. Увидев висящее на стене ружье, вскакивает и снимает его. Заглянув в казенник, подмигнул коту.
Ну вот, Васька, эта вещица мне в дорогу сгодится. Даже патрон один цел. (Заглядывает в ствол от мушки.) Давненько не чищено…
С грохотом врывается Т а т ь я н а. Подбежав к сыну, выхватила ружье.
Т а т ь я н а (словно безумная). Ты чо?.. Ты чо?..
Ю р а. Ничего. Ружье проверяю. Славное ружьецо, правда?
Т а т ь я н а (медленно отходя). Правда. Ружьецо славное. (Залепила сыну пощечину.)
Ю р а (стукнувшись головой о стену). Ох и рученька у тебя, мать! Больше не бей. Ладно?
Т а т ь я н а. Ладно. (Дает еще одну оплеуху.)
Ю р а. Мать, имей совесть!
Т а т ь я н а. А у тебя совесть есть?
Ю р а. Полагаю, что есть.
Т а т ь я н а. Нет у тебя совести. Ни капельки!
Ю р а (улыбаясь). Ну капелька-то найдется, наверно…
Т а т ь я н а. Разве что капелька. И та мутная. Стреляй уж в меня, сын. Стреляй, мне в тыщу раз легче будет.
Ю р а. В тебя? С какой стати? Я вообще ни в кого стрелять не собирался.
Т а т ь я н а. А снял зачем?
Ю р а. Посмотреть. Что, разве нельзя?
Т а т ь я н а. Подлец ты, вот что. Не думала я, что такого подлеца воспитала.
Ю р а. Подлец, мать. Это точно. Прости, больше не буду.
Т а т ь я н а. Обещаешь?
Ю р а. Обещаю… подлецом никогда не буду.
Т а т ь я н а. Поклянись жизнью моей. Но учти, если сделаешь это, — учти… следующий патрон будет мой.
Ю р а. Так вон ты о чем, мать! Не-ет, нет, этого не случится. Жизнью твоей клянусь, мама. С собой я не покончу. Буду жить, что бы там ни было… Как говорят нынче… строить буду… жизнь свою.
Т а т ь я н а (успокаиваясь). Как же ты меня напугал!
Ю р а. Не такой уж я мозгляк, мам. Что тебе вдруг взбрело в голову?.. Ну прости, мать, прости. Теперь я завалюсь спать. А рано утром уйду. Как Горький. Или как хиппи. Считай кем хочешь. Мне все равно.
Т а т ь я н а. Ну ложись, спи. Утро вечера мудренее. А ружье я унесу. Ни к чему нам ружье. (Уходит.)
Затемнение.
В дом с песней входит И г о ш е в. Он в двухдневной щетине, слегка пьян.
И г о ш е в (поет).
«Как помру, как помру я,
Похоронят меня.
И никто не узнает,
Где могилка моя-я-я-я…»[6]
Т а т ь я н а (сочувственно). Загулял, Сергей Саввич?
И г о ш е в. Все хорошо, Тань, все хорошо.
Т а т ь я н а. На радостях, что ли, выпил-то?
И г о ш е в. Что мне оставалось теперь? Токо пить. Из партии меня вымели. От ведьмы своей учесал… Не на кого ей больше доносы строчить.
Т а т ь я н а. Я тебя, Сергей Саввич, из партии не выгоняла.
И г о ш е в. Выгоняла, Тань, выгоняла! Даже комплекс от меня унаследовала. Будешь вместо меня там кашу расхлебывать. А каша-то густая!
Т а т ь я н а (настойчиво). И все-таки из партии я тебя не выгоняла.
И г о ш е в (недоверчиво покачивая головой). Сказали: «Член обкома Татьяна Жилкина присоединяется к большинству». Низкий поклон тебе за это! Выточил топор на свою шею!
