Избранное - Хафиз Хорезми

Рубины уст твоих узрев и свежесть мускусных ланит,

Взлелеял я любви посев — слезами щедро он омыт.

Когда твоих бровей извив хотел художник воссоздать,

Он удивился, сколь красив и облик твой и весь твой вид.

О люди! Властно тянет вас ко всем соблазнам благ земных,

Меня ж истома черных глаз сильнее всех красот манит.

Священна воля мне твоя, я гнев соперников презрю,

Хотя бы, подневольный, я и был камнями их побит.

Омыв слезами твой порог, я пыль ресницами мету,—

Всех подметальщиков дорог я ловкостью ввергаю в стыд.

С тобой пойду я в путь любой, в любой пойду пустынный дол,—

О, только не был бы тобой покинут я и позабыт!

Хафизу на твоем пути начертано скитальцем быть,—

Ты, о мой шах, его прости за то, что верность он хранит.

Когда любимою моею, увы, любим другой,

Тогда и я душой — не с нею, и я маним другой.

Канатоходец я незримый на нитях ее кос,—

Зачем же ею, столь любимой, приближен к ним другой?

Я, к тайнам тайн ее причастный, таил их много лет,—

Зачем же ею, столь прекрасной, в душе таим другой?

А иногда свой гнев остудит — забудет про меня,

И мне обидно: ею будет, увы, томим другой!

Меня уста-рубины манят — я страстью изможден,

Но я взревную, если станет от них больным другой.

Я, верно, зря сражен недугом за то, что верен был,

Уж если стал сердечным другом теперь твоим другой.

Хафиз — твой вечный раб безгласный, но вот ведь диво в чем:

Твоею милостью всевластной любим и чтим другой!

Тюльпаноликая моя разлукой жжет дотла меня,

Она, как роза соловья, томиться обрекла меня.

Я душу отдал бы тотчас, моей смертельной муке рад,

Когда бы вспомнила хоть раз она в юдоли зла меня.

Не с жизнью мне расстаться жаль, а с ней — любимою моей,

И эта моя скорбь-печаль совсем с ума свела меня.

Стенаю я не по-людски в моем укромном уголке,

И этот стон моей тоски убьет в тиши угла меня.

Как дивно лик ее румян — огнем пылающий гранат!

Душа, сгоревшая от ран, уже совсем сожгла меня.

Я — словно дикий ветер,— глянь, как я, сбиваясь с ног, несусь,—

В пустыню мчащаяся лань до смерти загнала меня.

И я бы свою душу спас, Хафиз, искрящимся вином,

Лишь позвала б она хоть раз, хмельна и весела, меня!

Я бы припал к тебе с мольбой, поведал, как я сокрушен,

Когда б услышан был тобой хоть раз мой исступленный стон.

И головы не жалко мне — для игрища в човган отдать,

Когда б тебя я на коне узрел несущейся в разгон.

А если бы хоть раз я смог тебя в объятья заключить,

Я перлы слез у твоих ног рассыпал бы со всех сторон.

С тех пор, как сердцем я своим попал в силки твоих кудрей,

Тоской и мукой я томим, от счастья роком отрешен.

Теперь не ждать уже, друзья, вам воли сердца моего:

Всю мою волю отдал я любимой с давних уж времен.

И мне дано в моей судьбе в тот миг, увы, с тобою быть,

Когда мой жалкий прах к тебе лишь ветром будет донесен.

Меня сожгла в огне разлук, Хафиз, любимая моя,

Но боль моих жестоких мук ей незнакома испокон.

Приподняв покров у лика, ты откроешь алый лик,

И влюбленный — вот улика!— хитрый взор увидит вмиг.

В Индустане лицам черным нет ни счета, ни числа,

У тебя ж нет счета зернам родинок — их счет велик!

Колдовскою пеленою кудри распустила ты,—

Не во сне ли предо мною образ колдовской возник?

К меду — такова природа!— прилетают сонмы пчел,

Твои губы слаще меда — мед той сласти не достиг.

Верь же: кажутся мне вздором и самшит и кипарис,

Если виден моим взорам стан твой дивный — чаровник.

Мои очи влагу пенят — жемчуг я тебе дарю:

Тот и жизнь свою не ценит, кто богатство чтить отвык.

Смолкнет ли Хафиз, робея, муку сердца утаив,—

Рассказал стихом