Вадим Пугач - Антропный принцип

На бескрайних пространствах дивана

Вспоминаю: был я заснят

Там, где лысые горы Ливана

Галилейскую зелень теснят.

И от смертной тоски и веселья

Со скалы скорее – кувырк.

Купол неба, арена ущелья,

Я, веревка, публика. Цирк.

И в разомкнутой временем раме

Нарисована ниточка птиц —

Не граница между мирами,

Отрицанье всяких границ.

В зависании этого сорта

Только ты зависим и свят,

У тебя метафора стерта

До того, что ноги кровят;

До того, что в полуполете

Опустившись, ты до штанов

Утопаешь в черном помете

Пары маленьких горных слонов [1] ;

До того, что помнишь, как обмер

Или ожил – после того,

И да здравствуют Фрэнсис Макомбер

И недолгое счастье его.

Здесь потусторонние лица,

И нам не понять их «байот» [2] .

Одна иностранная птица

Об этом на кровле поет.

У каждого койка и пайка

В обещанном южном краю.

Начнется сейчас угадайка —

Узнай-ка меж этих свою.

Узнай-ка. Узнаешь? И если

Узнаешь, закусишь губу.

Кого подкатили на кресле?

Что? – бабушку или судьбу?

Что это – на автопилоте

Живущий всему вопреки

Комочек забывшейся плоти,

Тире посредине строки?

Что это – обмылок, огарок,

Осадок, обугливший дно?

От черных твоих санитарок

В глазах горячо и темно.

Но я позабуду о черных,

Скользящих, как тень по листу,

Увидев в глазах твоих – зернах,

Проросших насквозь слепоту,

Еще в полумраке, тумане,

В болтанке воды и земли

Единственное пониманье,

К которому оба пришли.

В мой некошерный дом пришел раввин.

Он прибивал мезузу [3] , ел орехи,

Как будто этим искупал один

Все наши преступленья и огрехи.

Он водку пил; смеялся так светло;

Он так по-детски не скрывал оскала;

Из глаз его, прозрачных, как стекло,

Такою безмятежностью плескало;

Он так неколебимо знал закон,

Он так был чист, как только что из колбы,

И если б я таким же был, как он,

То на версту к стихам не подошел бы.

Я ходил по Каирскому базару,

Приценивался к ненужным вещам,

Говорил с арабами по-английски,

А они мне по-русски отвечали.

Общего в этих языках было только,

Что мы их ломали немилосердно.

Есть у меня ученик – Ломаев Вова,

Я прозвал его Существовочкой за успехи.

Он ходил по тому же базару,

Покупал каркаде и сласти,

Барабаны, папирусы, фески,

А я за ним наблюдал на расстоянье.

Он пришел к автобусу последним,

Изо рта торчала шоколадка.

И тогда я взмолился не на шутку.

Но кому? Амону или Хапи?

Может быть, единственному богу,

Что отсюда мой народ вывел?

Иногда, купаясь в Красном море,

Думал я: а что, когда решит он

Вывести меня из Египта?

Расступится Красное море

(Видимо, это произойдет внезапно),

Упаду я на дно морское,

Ударюсь, потеряю сознанье,

Пролежу, пока воды не сойдутся.

Так вот, говорю я, тогда взмолился:

«Господи, не дай мне быть туристом,

Торгующимся на базарах,

Покупающим ненужные вещи,

Проверяющим по рекламному проспекту,

Все ли мне досталось в этой жизни».

Утрачивая облик, имя,

Лишаясь центра и ядра,

Я шел по лестнице. Я в Риме

Взбирался на собор Петра.

Я чувствовал себя довеском,

С любой ступенькой наравне,

Карабкаясь наверх по фрескам —

По их обратной стороне.

Я шел по куполу. Над ним бы

Кружить не мне и никому,

Но ниже остаются нимбы,

Иные силы на кону.

Дав отдых нывшему колену,

Облокотившись тяжело

На убегающую стену,

Я натолкнулся на крыло.

Когда же из предвечной пыли

Уже на самый верх проник,

Вопрос мне задал: «Это вы ли?» —

Летящий рядом ученик.

На высоте, которой нету,

Уже дыша, еще гния,

Я зван и избран был к ответу:

«Галлюцинация, не я».

Зато одышка, боль в колене,

Крыло, застрявшее в стене, —

Поверх пустых определений

И впрямь принадлежали мне.

Сняв очки, иду по парку.

Я спокоен. Не бурлю.

Узнаю ворон по карку,

Зяблика – по тюрлюрлю.

Зяблик, что меня морочишь,

Распаляясь добела?

То ли дождик ты пророчишь,

То ль подруга не дала?

Что ж ты так однообразно

Запускаешь пузыри?

Если празднуешь, то празднуй,

Если хочешь смерти – мри.

Жизнь расписана под Палех —

Красный лак и черный лак.

Что же ты во всех деталях

Так совпал со мной, дурак?

О, вечерних кузнечиков вереск,

Тонкий треск мирозданья по шву,

Приспособь меня к маленькой вере: ск —

Олько надо – столько живу.

И сегодня до самого верха т —

Еатрально заштопали твердь

Одуванчика поздняя перхоть

И случайного яблока смерть.

Залюбуюсь его безобразьем

И потрогаю ногтем гнильцу,

И представлю, как падало наземь

И лицом прилегало к лицу.

И напрасно, особою жилкой

Утверждая, что жребий тяжел,

Со своею газонокосилкой

Здесь газонокосильщик прошел.

Механическим ревом, наскоком

Он едва ль переплюнет когда

Насекомого в шуме высоком

И молчащих цветка и плода.

Или память вовсе отказала,

Или просто хуже год от года,

Но однажды, едучи с вокзала,

Вдруг я понял, что не помню кода.

Перекрестье улиц, номер дома, —

Мне еще казалось на вокзале, —

Лифт, этаж, квартира, – все знакомо.

Но теперь и эти ускользали.

Будто все над бездною зависло,

Будто сам я рухну и растаю,

Будто все названия и числа

Улетают, вытянувшись в стаю.

Вышел из метро и пешим ходом

Я на каждом камне, как на мине,

Рвался к дому. Я ошибся с кодом:

Кода в доме не было в помине.

Вход свободен. Я ведь знал, однако

Так ли мною понята свобода

Отличать в природе знак от знака,

Сон от сна во сне и код от кода?

Я думал о сытном обеде,

И это нормально, раз тут

Аз вырос. А буки и веди,

Как буки и вязы, растут.

Я думал о мясе, надоях,

О том, как румян пирожок.

А эти деревья – никто их

Давно не сажал и не жег.

Похрипывал старый кассетник,

Но я на него не роптал.

И Гете, как тайный советник,

Мне на ухо вдруг нашептал:

– Не пылит дорога,

Не дрожат листы.

Сколько же у бога

Вот таких, как ты?

Гнусен, как ехидна,

И цена – пятак.

– Все равно не стыдно,

Даже если так.

И я, не смущенный приплясом

Советника, вышел в эфир,

Где меж овощами и мясом

Текут молоко и кефир,

Где в пику восточным стандартам

С каким-то нездешним азартом —

Как хочешь его постигай —

Над розой изныл попугай,

Где выперло буки и вязы

В надзвездный простор мировой

И мятая роза из вазы

Своей помавает главой.

В этой квартире часы не идут,

Будто поймав на движенье коротком

Липкие стрелки, которые тут

Бегают только по дамским колготкам.

Здесь никогда ничего не вернут,

Здесь бесполезны пророк и оракул.

Даже наткнувшись на пару минут —

Двух обаятельных маленьких дракул,

Жди – не дождешься. Души не трави,

Слушая их демонический гогот;

Дело не в том, что растут на крови,

Просто в часах отразиться не могут.

Думаешь, вот – не бегут, не летят,

Значит, и все каменеет, немеет?

Просто по кругу они не хотят,

А по-другому никто не умеет.

Просто глаголов моих реквизит

Не составляет системы единой.

Может быть, век не идет, а висит

Прямо на стрелках пустой паутиной.

Может, иные глаголы в ходу?

Или же, как неудачник и олух,

Я не найду их? А я их найду.

Мы еще спляшем на этих глаголах.

Я засыпал и просыпался,

Стонал и снова засыпал,

Как будто снегом просыпался,