Колокольня
Затевал ясный сокол нешуточный путь,
А прилег ясный сокол в степи отдохнуть.
А что б бес не попутал — расставил конвой:
Колокольцы опутал белесой травой…
Затевала девица недоброе зло,
А украла девица одно лишь перо.
Ночью темной, когда вся округа спала,
Утащила девица перо из крыла.
Ах, что за дело —
Ни струны не зацепила,
Колокольцев не задела…
Нагадала карга, что живет у реки,
Ей до гроба любовь да златые деньки.
Сорок трав называла, трясла головой,
Да шептала заклятье от кривды прямой.
…Утащила перо, схоронилась во рву,
К лепестку лепесток подбирала траву.
Жабью волглую шкуру на камне толкла,
Жгла над глиняной ступкой перо из крыла.
Приворотное зелье — хмельное питье…
Ворохнулось в округе зверье да жулье.
Стлался запах тугой меж честными людьми,
Одичалые кони на запах ползли.
Спал крылатый юнец, в сновиденьях греша,
А на запах тоскливый тянулась душа —
Знать, не ведал юнец, Что уж до смерти пьян —
Покатилась на запах душа, как стакан.
А наутро сбежалась под церкву толпа —
Стар да млад, кто проспался, а кто и не спал.
В запрокинутых лицах — смятенье и страх,
И стоит колокольня до неба в глазах.
А поодаль на церкву глядит из окна
До могилы любовь и до гроба жена…
И на чистом столе, темным зельем дыша,
Во хмелю да похмелье сияет душа…
И взглянул на восход тот, кто думал взлететь,
И огладил ладонью набатную медь.
Стал на край, шаг шагнул —
И расправил крыла…
И скатилась душа как стакан со стола…
Ах, что за дело —
Ни струны не зацепила,
Колокольцев не задела…
В темной маленькой комнате,
Где-то под самыми крышами,
Свечи в старом фонарике,
Песня почти что шепотом.
Кто после нас придет потом —
Где-нибудь, под афишами —
Отыщет сонет мой маленький,
Может, тогда вы вспомните,
Что все течет, все старится —
Снег, облепивший крыши,
Головы безмятежные
Белым украсит волосом.
Но все же у нас останется,
Только немножко тише,
Словно старинный грустный сон,
Сонет для полночи с голосом.
Ты помнишь, как это все было тогда? (Наливай…)
Ты помнишь последний дежурный трамвай?
Ты помнишь, на задней площадке ты плакал и пел?
(а может, не пел и не плакал…)
Ты просто смотрел, как она молода.
Ей было пятнадцать (а это беда),
Ей было пятнадцать, (но ты-то, старик, много старше…)
Ты старше, ты паспорт вчера получил,
Ты старше, ты старше и нет уже сил
Вот так — без вины — целовать эти детские губы…
Ты знаешь, что девочки этой не будет, а будет жена.
(Но, впрочем, женою и будет она.)
Квартира должна быть над самою аркой,
Чтоб фортыть ногами, когда вы пияны.
Гитара должна быть убогой и жалкой —
Хотя бы затем, чтобы ставить стаканы.
Подруга должна быть красивою дурой —
Хотя бы затем, чтобы в нужное время
Она изменила вам с мальчиком Юрой,
И сбросила с вас непосильное бремя.
Диван должен быть, словно выпас бараний,
Большой и утоптанный, чтоб помещаться
Друзьям, что приперлись с народных гуляний
С наивностью резвой твоих домочадцев.
Но, главное — это должно быть окно,
Окно, понимаешь, хотя бы одно…
Окно, говорю я! Окно, окоем,
Окно в неприкаянном доме твоем.
Пусть будет мало… Оконце в подвале…
Лишь бы стояло в желтом бокале
Солнце, и светом ярким и резким
Солнце сияло мне сквозь занавески.
Чтобы по улице длинной и долгой
Вместе с прохожими шастали елки,
И годовалые ели дремали,
Мирно покоясь в объятьях детей.
Чтоб постучали в окно и позвали,
Крикнули: эй!
Или должно быть на крышу окно,
Чтобы по крыше скакать в кимоно,
Чтобы валяться в чем мать родила,
Чтобы под нами мела и мела
Вьюга — внизу — у оконца в подвале,
Там, где художники жизнь пировали,
Там, где в коморке среди суеты
Дочь моя спит, обнимая холсты…
Чтобы на крыше подвала с рассвета —
Вечное лето, жаркое лето,
Чтобы смотреть, как резвятся актриски —
«Музы на птичьих правах», без прописки,[2]
Как вертихвостки — как две канарейки —
Скачут весь день, поливаясь из лейки,
Как предъявляют, вошедшие в раж,
Господу задницы цвета «оранж».
…или должно быть оконце в весну,
Где бесконечно склоняет ко сну,
Где и стараться случайно не буду —
Дождь на веранде помоет посуду…
Походя ветер полы подметет…
Кто-то придет…
Но, только не сюда — окно в окно —
Где каждый день одно кино…
«…ты безумна, Изора, безумна и зла.
Ты кому подарила свой перстень с отравой?
И у стойки трактирной тихонько ждала:
— Моцарт, пей, не тужи, смерть в союзе со славой!..»[3]
«…но только не сюда, где вдавлен
В кровать волной небытия,
Цепляюсь я за профиль дальний,
Уже забытый мной, где я
Свой взгляд уже не отрываю
От окон и входной двери.
Любимая, я умираю.
Приди, спаси и сохрани…» [4]
Вильям Шекспир, «Двенадцатая ночь».
Перевод С. Я. Маршака.
В. Ершов
А. Тарковский
В. Калашников
