Лодка
Не уходи. Я жизнью заплачу
За твой побег…
Вернешься — не заплачу,
Не засмеюсь,
От ревности не вздрогну,
От боли от былой не закричу.
Любимая, все это не любовь!
Друзья поймут и все осудят снова.
Но выше понимания людского,
Любимая, вся эта нелюбовь!
Нам высший смысл ниспослан с высоты.
Смысл этой жизни странной и короткой,
Смысл жизни — жить!
Тебе я буду лодкой
Средь моря этой смертной суеты.
Как ты одна — печаль моя и страх —
Как ты пойдешь по этой глубине?
Когда плывешь — зачем ты не во мне?
Когда я пуст — зачем я на волнах?
Я помню, там, в каком-то там былом
Я помню, там, в каком-то там былом,
Былого не было, все было лишь сегодня.
Сегодня улица, и дерево, и дом.
И девочка- да, девочка — увы,
(Осьмнадцать было ей,
Что, собственно, не то же
Что восемнадцать, а — на век — моложе),
Однажды не сносила головы.
Мою ли голову несла тогда судьба,
Ее ли голову, но тайное пристрастье
К истокам первородного греха
Мы называли счастием — да, счастьем…
Хоть счастье, как мы помнили — борьба…
Все было чисто, искренне и мило:
Я брился полотенцем и без мыла,
Спал до полудня, ел, что бог пошлет.
Бог посылал в лице, ну, скажем, тещи —
Ни искушенье, ни святые мощи,
А всякое клубничное с малиной
И прочее — для дочери любимой,
Что в эти годы только и идет впрок и не впрок,
О да! ученья ради,
И что нам только почта ни несла! —
Плодов заморских нежные тела
Когда десятком, а когда по паре,
А чаще же в едином экземпляре,
Поскольку, знать, не ведала она,
Ну, скажем, теща, что ее ребенок
Едва-едва из бантов и пеленок,
И, Боже мой! Любовница! Жена!
Наложница! Возлюбленная! Право…
Любовь в те годы — детская забава.
Я помню там, в каком-то там былом,
Былого не было. Все было лишь сегодня.
Сегодня улица, и дерево, и дом…
И дерево! Да, дерево, не сводня,
А дерево, словно свеча Господня,
Нас каждой полночью венчало в доме том.
Во тьме светилась женщина нагая,
И дерево, к ней ветви простирая,
Одаривало ломким серебром.
И помню я, как юная Даная
Смеялась, эти слитки отвергая,
Укрывшись моим стареньким плащом.
Я помню там, в каком-то там былом…
В ином оно мне явится иным:
Отвесно восходящее, как дым
В безветрии, в бесстрастности высокой
Оно летит, летит у самых окон…
Но не серебряным, а пепельно-седым
Мне видится все тот же летний тополь,
Но не серебряным, а пепельно-седым.
Речитатив о ночном выпасе
1.
Ночи беззвездной литая десница
Гулкою чашей лежит на глазницах.
Спичку зажгу — все легче, все лучше! —
Опознавательный факел заблудших.
Черное небо все глуше, все ниже.
Агнец в подпалинах рыжих
Дрожит меж ладонью и сердцем, как дека дутара.
То к сердцу, саднящему, словно саднящая рана,
Прильнет исступленно,
То дрогнет и ринется прочь.
И кличет, и кличет надменную мглу:
— Где моя мама? — Кто моя мама?
…Ушла на закат отара. Ночь.
Ночь гулкою чашей лежит на глазницах.
Коня моего умыкнула степная весна —
На травах настоянных, пьяных кровей — кобылица!
Не тронь меня, агнец,
Хватит с меня чабана.
Не тронь меня, агнец тихий, не тронь!
Не тронь меня, агнец — ушла на закат отара.
Лежу в чабреце, как обломок кентавра —
Сбросил меня конь!
2.
В общем — простое дело.
Сбросил — как голову тело.
Бремя ему голова моя.
Тяжкое бремя.
Этой отаре заблудшей — я пастырь слепой.
Ах, забери меня, клан мой — трамвайное племя!
Я здесь — из города,
Я здесь — изгой.
Горе… Не то, что на влажной лошажьей спине на скаку, на бегу —
Я на степи этой буйной сидеть не могу!
Горе… Колеса, достойные лавров, и многие лета
Колесовали кентавров на лошадей и поэтов.
Так и живем… Уже вечность живем одне —
В смутном родстве. И смутной вине…
3.
Друг мой, собрат, если станет коню невтерпеж —
Конь твой уйдет — ты другого коня не найдешь.
Друг мой, собрат, если канет отара к закату —
Стадо посеешь — такую же ночку пожнешь!
Ночку — ни зги! —
Встретишь навзничь, как город в развалинах.
Все возвратимо… По кругу. По ободу. Все…
И у судьбы колесо.
И у истории колесо.
Лишь у свободы четыре точеных ноги.
А у любви — и того-то! — лишь крылья в подпалинах.
4.
Не тронь меня, агнец тихий, не тронь.
Агнец светлый! — слетай,
Там, за бездною ночи — огонь.
…Там очерчен магический круг на холмах,
Где лепечет костер о семи языках.
Там чабан — будто посох чабаний, носат —
Из трубки сипатой сосет самосад.
Там подпасок в ладони зажал уголек,
Чтобы я свое сердце саднящее пеплом прижег.
Скажи им: я слышу — трава врастает мне в спину.
Скажи им: я знаю — нет ног у меня.
Скажи, пусть вернут мне мою половину! —
Коня мне!
Пугливого, словно крыло вдохновенья,
Коня мне.
Полтела отдам за коня!
И поздно радоваться и,
Быть может, поздно плакать…
Лишь плакать хохоча и хохотать до слез.
Я слышу горб. Ко мне вопрос прирос.
Я бородой козлиною оброс.
Я в ноги врос. Я рос, я ос, я ’эс’
Напоминаю абрисом своим.
Я горб даю погладить и полапать.
Я грозди ягод вскинул на рога.
Я позабыл, где храм и где трактир —
И что же есть комедия, Сатир,
И в чем же есть трагедия, Сатир.
Я спутник толстобрюхих алкашей,
Наперсник девок пьяных вдрабадан.
Я в грудь стучу, как лупят в барабан,
И рокочу всей шкурою козлиной,
И флейту жму, и выпускаю длинный
Визгливый звук, похожий на кукан.
И на кукане ходит хоровод
И пьет и льет мясистая порода.
И что же есть комедия, народ?
И в чем же есть трагедия народа?
…Смотри, смешно, мы все идем вперед,
Комедия, мы все идем по кругу,
И трезвый фан в кругу своих забот —
Что пьяный фавн, кружащийся по лугу…
…Смотри, смешно, сюда ведут дитя,
Комедия, веселенькая штука,
Я вновь ее увижу час спустя,
Она повиснет на руке у внука…
О, шире круг, поскольку дело швах!
В чем наша цель, не знает царь природы.
Меж тем — и ах! — проходят наши годы
В хмельных целенаправленных трудах.
И все страшней, все шире, все быстрей,
И дудка воет, как над мертвым сука:
Лишь мертвый выпадает из цепей,
А лица веселей и веселей. Но, Боже мой, какая мука…
Вот в трезвом опьянении ума
Бредет старик, заглядывая в лица,
По тощей ляжке хлопает сума,
Он позабыл, куда ему крутиться.
Он смотрит так, как будто виноват,
Он спрашивает, словно трет до дыр:
— Так в чем твоя комедия, Сатир?
— А в чем твоя трагедия, Сократ?
Был старик велик и сед —
В темных клочьях моха…
Ему было триста лет —
Целая эпоха.
Ясным утром — белым днем
Спрашивал дорогу:
— Пособи, сынок, огнем,
Потерял, ей-богу…
Оглядел я чистый дол —
Ясная картина:
Ветер в поле бос и гол,
Ни креста, ни тына.
Ни тропинки, ни тропы…
Коршун в небе стынет.
Как не выправи стопы —
Нет тропы в помине…
Волчий зык да птичий крик —
Там овраг, там яма.
Говорю: «Иди, старик, Все дороги прямо».
И побрел старик слепой —
Вижу — влево тянет,
Захлестнет стопу стопой,
Господа помянет…
Посох — что твоя слега —
Вязнет в диких травах.
А запнется, и нога —
Тело тянет вправо.
Восемь бед — один ответ —
Я его обидел…
Только впрямь дороги нет.
Я сказал — что видел.
Нет тропы, дороги нет.
Рыскает эпоха,
Будто чует чей-то след,
Только чует плохо.
Как не выправит стопы —
То овраг, то яма.
А в нехоженой степи
Все дороги прямо.
