Павел Мелехин
«Как много хорошего нами увидено…»
Как много хорошего нами увидено
Глазами Есенина,
Глазами Уитмена!
Иду за титанами — это не тайна —
И на ночь на кухне сажусь
у титана.
Опять мне сегодня соседкой
позволено
Описывать мир до рассвета
по-своему.
Стихи не моими пока получаются:
То слишком немы они.
То поучающи,
То ямбы, как ямы.
То ритмы, как рытвины.
То явны-преявны
Приемы Уитмена.
Земля золотеет — заря занимается.
Рука тяжелеет, и ручка ломается.
Черкаю, клочкую гектары
гекзаметров.
Кручу себе чуб, бормочу, как факир…
Я очень хочу,
чтоб моими глазами
Когда-нибудь люди взглянули
на мир!
Начну я новый монолог.
Душа не ждет покоя.
Одежды ветхое старье с себя
легко сорву.
Вот тело вечное мое. Оно совсем
нагое.
Я снова с человеком схож
и с вами вновь живу.
Я с вами схож.
За сотни лет я заработал право
как равный с равными
опять беседовать с людьми.
Роль коротка моя.
Понять попробовали б, право,
метаморфозу древних чувств —
печали и любви.
Я был Пьеро…
И я страдал за человечий улей,
за сонм его несовершенств, за страх
его и грех.
А вас душил утробный смех,
да так, что гнулись стулья…
И чем печальней был мой плач, тем
громче был ваш смех.
И я нырнул на дно души, в ее
глубины глянул!
Шел по корням и по камням,
петляя и кружа,
через жестокость, через ложь…
И свет в глаза мне грянул!
Через злословье, через мрак…
Очистилась душа!
И я, как камешек волна
со дна несет на сушу.
Как боль скитаний и разлук несут
в свои края,
я вынес эту душу к вам — сбою
и вашу душу,
а вы решили, что она не ваша,
а моя.
И я над рампой слезы лил.
А вы, лаская брюхо,
лениво подводили счет доходам
и долгам,
и падали мои слова
и разбивались глухо,
и разливались невпопад,
как шторм по берегам.
Ну что ж…
Вели мы разговор, как
подобает братьям.
Был откровенным разговор,
начистоту,
как боль.
За эту боль когда-нибудь мы
поровну заплатим…
Я был Пьеро.
Но час пришел, и я меняю роль.
Теперь начну я новый монолог,
тоскующую маску ловко скину
и стану жить, как должно Арлекину,
и то смогу, чего Пьеро не смог.
Я Арлекин. И жгуч мой смех. И я
стою пред вами.
Готовься, публика моя, схватиться
за живот!
Ирония в моих глазах,
насмешка — под губами.
Мой смех раскатист и широк.
Он жжет, и он не лжет.
Но что такое?!
Где ваш смех!
Я вижу слезы ваши!
Как будто здесь, на сцене, вы,
а я сижу в ряду…
Ирония пустила яд, мой звонкий
смех вам страшен…
Ты плачешь, публика моя, у смеха
на виду?
Я выволоку ложь из душ и клевету,
на сцену,
жестокость, зависть и вражду…
Ну, смейтесь — ваш черед!
Но ваши губы сводит плач. Они
бледней, чем стены.
Подкраситься бы вам, как мне…
Да краска не берет…
Да смейтесь вы!
Но если вы
смеяться разучились,
я посмеюсь над вами сам: мне
правда дорога.
Хотелось вам, чтоб это, я нагим
пред вами, вылез,
а это вы передо мной раздеты
донага.
…Парад пороков!
К рампе все… А ну,
сходитесь ближе!
Я Арлекин. И я смеюсь, разглядывая
вас.
Вы плачете! У вас печаль!.. О, я
прекрасно вижу,
как слезы мутные бегут из ваших
мутных глаз…
…Ролями поменялись мы. Прекрасно!
Но занавес уже на сцену лег,
и освещение
уже погасло…
Не правда лиг смешной был монолог?..
Перевел с литовского Б. Окуджава. Париж.
Умирает солдат…
Погибает герой…
Рану горстью земли зажимает,
И глотает земля раскаленную кровь,
кровь багрит ее и зажигает.
(А земле бы не крови испить, а воды.
А земля умоляет солдата:
Ты засей меня хлебом, взрасти мне сады,
и воздам я за это стократы!)
Перед тем, как солдату совсем погибать,
приподнялся солдат на мгновенье
и кровавую землю
прижимает к губам,
и целует,
и просит прощенья…
Умирает солдат…
Перевел с литовского Борис Слуцкий. Лето 1943 года под Орлом.
Мальчик с девочкой дружил…
Мальчик с девочкой дружил.
Мальчик дружбой дорожил.
Как товарищ, как знакомый,
Как приятель он не раз
Провожал ее до дома.
До калитки в поздний час.
Очень часто с нею вместе
Он ходил на стадион,
И о ней как о невесте
Никогда не думал он.
Но родители-мещане
Говорили так про них:
«Поглядите! К нашей Тане
Стал захаживать жених!»
Отворяют дверь соседи,
Улыбаются: «Привет!
Если ты за Таней, Федя,
То невесты дома нет!»
Даже в школе! Даже в школе
Разговоры шли порой:
«Что там смотрят в комсомоле!
Эта дружба — ой-ой-ой!»
Стоит вместе появиться.
За спиной уже: «Хи-хи!
Иванов решил жениться!
Записался в женихи!»
Мальчик с девочкой дружил.
Мальчик дружбой дорожил.
И не думал он влюбляться
И не знал до этих пор.
Что он будет называться
Глупым словом «ухажер»!
Чистой, честной и открытой
Дружба мальчика была.
А теперь она забыта!
Что с ней стало? Умерла!
Умерла от плоских шуток.
Злых смешков и шепотков.
От мещанских прибауток
Дураков и пошляков.
На Мцхету падает звезда,
Крошатся огненные волосы,
Кричу нечеловечьим голосом —
На Мцхету падает звезда!..
Кто разрешил ее казнить.
Кто это право дал кретину
Совать звезду под гильотину?
Кто разрешил ее казнить,
И смерть на август назначал,
И округлял печатью подпись?
Казнить звезду — какая подлость!
Кто смерть на август назначал?
Война — тебе! Чума — тебе,
Убийца, выведший на площадь,
Звезду, чтоб зарубить, как лошадь.
Война — тебе! Чума — тебе!
На Мцхету падает звезда.
Уже не больно ей разбиться.
Но плачет Тициан Табидзе…
На Мцхету падает звезда…
