Стихи о хане Батые
А все-таки ошибся старикан!
Не рассчитал всего
впервые в жизни.
Великий хан, победоносный хан,
такой мудрец и —
надо же! —
ошибся…
Текла, ревя и радуясь, орда.
Ее от крови било и качало.
Разбросанно
горели города,
и не хватало стрел в тугих колчанах.
Белели трупы недругов босых,
распахивал огонь
любые двери.
Дразнил мороз,
смешил чужой язык,
и сабли от работы не ржавели.
И пахло дымом, потом и навозом…
Все, что еще могло гореть,
спалив,
к тяжелым пропылившимся повозкам
пришельцы гнали пленников своих.
Они добычею в пути менялись
и, сутолоку в лагерь принося,
всех ставили к колесам.
И смеялись:
смерть,
если ты был выше
колеса!
У воина рука не задрожит.
Великий хан
все обусловил четко…
Везло лишь детям.
Оставались жить
славянские мальчишки и девчонки.
Возвышенные,
как на образах,
что происходит,
понимали слабо.
Но ненависть
в заплаканных глазах
уже тогда
недетская
пылала!..
Они молчали.
Ветер утихал.
Звенел над головами рыжий полдень…
А все-таки ошибся
мудрый хан!
Ошибся хан!
И ничего не понял…
Они еще построятся в полки!
Уже грядет, уже маячит битва!..
Колеса были слишком высоки.
А дети подрастают
очень быстро.
Игра в «Замри!» —
веселая игра…
Ребята с пропыленного двора,
вы помните!
С утра и до зари
звенело во дворе:
«Замри!»,
«Замри!»
Порой из дому выйдешь на беду, —
«Замри!!» —
и застываешь на бегу
в нелепой позе
посреди двора…
Игра в «Замри!»,
далекая игра, —
зачем ты снова стала мне нужна?
Вдали от детства
посреди земли
попробовала женщина
одна сказать мне позабытое:
«Замри!»
Она сказала:
«Будь неумолим.
Замри и ничего не говори…
Замри! —
она сказала, —
Будь моим.
Моим, и всё!
А для других — замри!
Замри для обжигающей зари!
Замри для совести!
Для смелости замри!
Замри, не горячась и не скорбя.
Замри!
Я
буду миром для тебя…»
На нас глядели звездные миры,
и ветер трогал
жесткую траву…
А я не вспомнил правила игры.
А я ушел.
Не замер.
Так живу.
«Не кори, что стою безмолвный…»
Не кори, что стою безмолвный.
Жаждой полдня до края полный.
Так молчит, благодарный грозам,
Луг, притихший перед покосом.
Дышит так, горячо и жадно,
Поле, где поспевает жатва.
Так в тиши созревает лето.
Слушай сердцем молчанье это!
«Скирдами огороженные, рано…»
Скирдами огороженные, рано
Темнеют августовские поля.
Выходим на пригорок из тумана,
Росой по жнивью жесткому пыля.
А за рекой костер мигает поздний,
О юности бессонной говоря,
И свет электростанции колхозной
Горит, как негасимая заря.
«Вокруг тебя леса и воды…»
Вокруг тебя леса и воды,
Цветенье трав, налив хлебов,
Но выше всех щедрот природы
Твоя забота и любовь.
И будешь, сколько б ты ни прожил.
Считать счастливым тот из дней,
Когда хоть чем-нибудь умножил
Ты сам красу земли своей!
Полыхает фазан.
И на теле тигрином, упругом,
мгла и солнце сошлись.
Чье-то перышко вьется над прудом,
там, где белые лебеди,
из побуждений арийских,
бьют двух черных, печальных,
двух обреченных, двух австралийских…
Дождь шуршит. Ярко вспыхнул фазан,
точно птица-реклама.
Подымают орлы воротник
на своих на мохнатых регланах.
И сова размышляет сквозь сон:
мгла пройдет, мгла обманет,
уж не прав ли
жираф,
когда к солнышку шею он тянет?
Размышляет сова: в чем секрет обаянья фазана…
Обаянье фазана! Оно — в одеянье фазана…
Волк ворчит.
Где-то, метрах в трехстах,
слон тихонько вздыхает.
А фазан полыхает… Волк умолк…
А фазан полыхает…
Как он должен владеть собой — слон —
в час слоновьей печали,
чтобы вздохов его
ни враги, ни друзья не слыхали!..
Зебра каждому мило кивает
красивой головкой,
как стиляга, еще не замученная перековкой.
Грызуны скалят зубы,
скрывая врожденную вредность.
И внезапно
доносится крик: в нем и вздорность и ревность.
Это в птичьем вольере, соседей пугая,
в предвечерней истерике бьется жена попугая…
Налево — болото.
Направо — болото.
Вперед — страшновато.
Назад — неохота.
Нас заяц осудит, лиса нас осудит.
Но лес им с рожденья знаком.
Мы — люди.
Всего только мокрые люди,
которые ходят гуськом,
которые теплые ценят постели,
с домашним проверенным сном,
но, видимо, просто еще не успели
забыть обо всем остальном:
о птицах
не жареных, а поющих,
о рыбах,
в озерах и реках снующих,
о селах,
которым не более года,
о водах,
не знающих водопровода,
о встречах нечаянных
в крошечных чайных,
куда иногда
попадаешь случайно…
Дорожные ветры!
Их целая рота,
и каждый с собой увлекает кого-то.
Одни отправляются к морю,
лечиться, и мы обнимаем их.
Другие спешат посмотреть заграницу,
и мы понимаем их.
И третьи помчатся куда-нибудь,
буде
расщедрится чуткий местком…
А мы!
Мы — веселые мокрые люди,
которые ходят гуськом…
Налево — болото.
Направо — болото.
Вперед — страшновато.
Назад — неохота…
«Ветер сильней становится…»
Ветер сильней становится, —
а кажется, будто люди.
Воздух свежей становится, —
а кажется, будто люди.
Звезды ярче становятся, —
а кажется, будто люди.
А может быть, и не кажется.
Ну, что тут странного, милая,
что в наших натурах скажется
любое движение мира!
Неграмотная звезда моя,
ведь это же так понятно:
влияние
мироздания
на нас, людей, — и обратно:
люди теплей становятся, —
а кажется, будто ветер,
люди чище становятся, —
а кажется, будто воздух,
люди ближе становятся, —
а кажется, будто звезды…
Я листаю стихов своих томик,
Все привычно, знакомо давно.
Юность! Ты как охотничий
домик.
До сих пор в нем не гаснет окно.
Вот в гуманность охоты
поверив,
Веря в честность и совесть мою,
Подошли добродушные звери.
Никого я из них не убью!
Не существованье, а драка!
Друг мой, гончая прожитых лет,
Исцарапанная собака,
Заходи-ка ты в мой кабинет.
Сколько прожил я, жизнь
сосчитает.
И какая мне помощь нужна?
Может, бабочки мне не хватает,
Может, мне не хватает слона?
Нелегка моей жизни дорога.
Сколько я километров прошел!..
И зайчишку и носорога
Пригласил я на письменный
стол.
Старость — роскошь,
а не отрепье,
Старость — юность усталых
людей,
Поседевшее великолепье
Наших радостей, наших идей.
Может, руки мои не напишут
Очень нужные людям слова.
Все равно, пусть вселенная
дышит.
Пусть деревья растут и трава.
Жизнь моя! Стал солидным я разве?
У тебя как мальчишка учусь.
Здравствуй, общества
разнообразие,
Здравствуй, разнообразие
чувств!
