Михаил Светлов
Я листаю стихов своих томик,
Все привычно, знакомо давно.
Юность! Ты как охотничий
домик.
До сих пор в нем не гаснет окно.
Вот в гуманность охоты
поверив,
Веря в честность и совесть мою,
Подошли добродушные звери.
Никого я из них не убью!
Не существованье, а драка!
Друг мой, гончая прожитых лет,
Исцарапанная собака,
Заходи-ка ты в мой кабинет.
Сколько прожил я, жизнь
сосчитает.
И какая мне помощь нужна?
Может, бабочки мне не хватает,
Может, мне не хватает слона?
Нелегка моей жизни дорога.
Сколько я километров прошел!..
И зайчишку и носорога
Пригласил я на письменный
стол.
Старость — роскошь,
а не отрепье,
Старость — юность усталых
людей,
Поседевшее великолепье
Наших радостей, наших идей.
Может, руки мои не напишут
Очень нужные людям слова.
Все равно, пусть вселенная
дышит.
Пусть деревья растут и трава.
Жизнь моя! Стал солидным я разве?
У тебя как мальчишка учусь.
Здравствуй, общества
разнообразие,
Здравствуй, разнообразие
чувств!
Ну, на что рассчитывать еще-то?
Каждый день встречают, провожают…
Кажется, меня уже почетом,
Как селедку луком, окружают.
Неужели мы безмолвны будем,
Как в часы ночные учрежденье?
Может быть, уже не слышно людям
Позвоночного столба гуденье?
Черта с два, рассветы впереди!
Пусть мой пыл как будто остывает,
Все же сердце у меня в груди
Маленьким боксером проживает.
Разве мы проститься захотели,
Разве «Аллилуйя» мы споем.
Если все мои сосуды в теле
Красным переполнены вином.
Все мое со мною рядом, тут,
Мне молчать года не позволяют.
Воины с винтовками идут,
Матери с детишками гуляют.
И пускай рядами фонарей
Ночь несет дежурство над больницей,
Ну-ка, утро, наступай скорей,
Стань, мое окно, моей бойницей!
Апрель 1964 года.
Казалось, в этой нищенской семье
Мечтать бы о каком-нибудь пирожном,
А у меня — другое на уме,
А я мечтал о чем-то невозможном.
И мне всегда казалось: Гулливер
Снял комнату плохую у соседки,
А Лизу бедную я провожаю в сквер
И с нею полночь провожу в беседке.
Казалось, я владетель всех высот,
Казалось, дети, как пророки, зорки,
Не мог я знать, что мой герой придет
В простой, обыкновенной гимнастерке.
Доверчивый ребенок не поймет.
Романтика подводит нас порою.
Не сабля и не меч, а пулемет —
Вот верный спутник моего героя.
И пусть уже прошло немало лет,
Но понемногу, как и все, старея,
Его прекрасный воинский билет
Я вижу в Третьяковской галерее.
Не Суриков его нарисовал,
(Что, может, тоже было бы неплохо).
Его нарисовал девятый вал,
Меня поднявший в уровень с эпохой.
Далекий мир за гранью облаков
Становится все менее огромным.
Мой пулеметчик Федя Чистяков,
Мой мальчик дорогой, тебя я помню, помню!
Я до сих пор живу не как-нибудь,
И я не стану жертвою забвенья.
Я голову кладу тебе на грудь,
Мне слышится твое сердцебиенье.
Мы научились точно козырять.
Ты на войне солдат, а не посредник,
А вот сейчас усердия не трать,
Я не майор, я просто собеседник.
Зима. Скрипит береза на ветру,
Мы веточку любую помнить будем.
Нет, ты не умер! Я скорей умру.
Мы оба не умрем! Так нужно людям!
Нет, мы не мертвые! На кой нам черт покой!
Наш путь не достижений, а исканий.
И пусть моей дрожащею рукой
Твой светлый профиль будет отчеканен.
Забыть я не хочу и не могу,
С тобой брожу по северным болотам,
И вижу снова я, как по врагу
Мальчишка русский водит пулеметом.
Внимание! Враг в тридцати шагах.
Не очень уж большое расстоянье.
Все воскресает, и в моих ушах,
Как выстрелы, трещат воспоминанья.
Как хочется немного помолчать,
Не говорить о прошлом и о смерти.
Но времени тяжелую печать
Увидел я на траурном конверте.
Не исчезает прошлое из глаз.
Пусть я не верю в вечную разлуку,
Я все же помню, как в последний раз
Пожал твою слабеющую руку…
Я пристрастен.
И стать я другим не могу.
Стать другим —
это тенью лежать на холодном
снегу,
стать другим —
это сердце в дрожащем зажать
кулаке,
стать другим —
это рябью пройти по реке.
Я пристрастен,
как реки к извечным своим берегам,
как деревья к земле,
как вершины к мохнатым снегам.
Я пристрастен к друзьям —
их улыбки, что солнца во мгле,
я пристрастен к врагам,
им бы лучше не жить на земле!
К добрым русским просторам —
их сызмала знаю и чту,
и к ракете, в которой
летит человек на борту,
и к багряным знаменам,
наполненным ветром тугим,
я пристрастен!
Иначе б
я был не собой,
а другим!
Встал солдат, как штык прямой,
На пороге…
Он с войны принес домой
Руки-ноги.
На подошвах у него
Грязь да глина
Из-под самого того
Разберлина.
Он устал… Ему бы лечь
В этом разе!
Он мешок солдатский с плеч
Скинул наземь.
На виске его седом
Бьется жилка.
На плече его крутом
Бьется жинка.
Первачи вокруг стоят
Лучших марок,
Пьет без роздыху солдат
Десять чарок.
И бросает, не доев.
Бок куриный
И ложится, охмелев.
На перины.
Шел солдат сквозь смертный лязг —
Было круто.
Не до бабьих было ласк
Мужику-то!
Слал с винтовкой всю войну,
С немцем бился…
Целовать свою жену
Разучился.
Говорит он: я люблю,
Недотрога!
Говорит он: я посплю
Хоть немного!
Эх, закончилась война
Мировая,
Жизнь пойдет теперь, жена,
Мировая!
По Карелии мчатся сани.
Люди, звери, с дороги прочь!
Мчатся сани, как в сказке, сами.
Две оглобли пронзают ночь.
Пронесутся — и нет ответа,
Только в волчьих глазах испуг.
Три шальных, три студеных ветра
Вожжи рвут из мужичьих рук.
Сосны валятся под полозья,
Белки молниями снуют,
И у старой тайги волосья
Дыбом — пепельные — встают.
Нечисть прячется в темных ярах
От волшебных, как ночь, коней.
А у тех, у шальных да ярых,
Звезды сыплются из ноздрей.
Образ детства, родной, тревожный,
Вдоль лесных пролетает вех.
На санях — стороной таежной —
Мчусь я в сказку из века в век.
Песен хочется колыбельных.
Только песен тех не слыхать.
Сосен хочется корабельных.
Только сосен тех не видать.
Серебристой покрыты мглою
Все тропинки и все пути.
Что-то в детстве забыто мною,
Не вернуть его, не найти.
Потому-то под небесами,
Расплескав на земле моря,
Мчатся сани, как в сказке, сами —
Память бешеная моя.
