Ознакомительная версия.
Париж, 1894
Сердце, полно, ты не бейся,
Сердце, хватит, отдохни.
Наша боль, в слезах излейся,
Наша боль, в слезах излейся,
Сердце, сердце, ляг, усни…
В мир пришёл я по ошибке,
И оплакан звонарём,
Лживый мир, неверный, зыбкий,
Лживый мир, неверный, зыбкий,
Мерзок мне! Давай умрём…
Я, невесту выбирая,
Долю звал, она – глуха.
Может быть, земля сырая,
Может быть, земля сырая,
Примет, примет жениха.
Нас растопчет, обезличит
Время бешеным конём.
Сердце, сердце, смерть нас кличет,
Сердце, сердце, смерть нас кличет,
Ради Господа! Уснём…
Коимбра, 1888
Жасмина ветвь, навек – душиста и бела,
Осталась в прошлом, там, в немеркнущей долине.
Вы, над моей судьбой простершие крыла,
Голубки детства! где я отыщу вас ныне?
Я думал: вечен день, не одолеет мгла
Слоновой кости блеск от башни в ясной сини.
Фантазия моя в той башне берегла
Пленённый лунный блик и все мои святыни.
Но птицы детства прочь умчались от земли,
Растаяли вдали, как золотые склоны,
И лунные лучи из башни утекли…
Напрасно я кричу голубкам белым вслед,
Летят ко мне назад на крыльях ветра стоны:
Их больше нет, сеньор! Голубок больше нет!
Леса, 1885
Спит Жуан… (Ты, мать, скажи,
Чтоб затихли те стрижи,
Не шумели утром рано.
Не будили бы Жуана…)
Восемь дюймов в высоту,
Да четыре вширь сочту:
Знаешь, для орангутана
Был бы он вкусней банана!
Проглотить могла б и кошка!
Знаешь, мельче он немножко
Соловья-щебетуна…
Но поболе, чем луна!
Сон – чудесная стихия…
Ты оставь его, Мария[46]!
Не звоните, звонари!
Море! Тише говори…
Ты, Мария, прикажи,
Чтоб не цвинькали стрижи,
Не шумели утром рано:
Не будили бы Жуана.
Спит Жуан легко, беспечно,
Спит невинно, вечно, вечно!
Просыпаться не спеши:
Мир, как море, для души,
Может унести отливом…
Лучше спи – и будь счастливым!
Спой, Мария, для него
Песню брата своего:
«Нет грустней земной юдоли,
Средство лишь одно от боли:
Если сладко-сладко спишь —
Всё проходит, мой малыш!..»
И позволь ты посему
Спать до старости ему!
Будет мальчик подрастать:
Всё при нём: краса и стать,
Сам Господь росой кропит.
Но всегда, всегда он спит…
День настанет подходящий:
Перейдёт Жуан твой спящий
В мир, неведомый досель,
Как в большую колыбель.
В сновиденьях бытия
Станет … больше соловья.
Но для этого скажи,
Чтоб затихли те стрижи,
Не шумели утром рано.
Не будили бы Жуана…
Станет он седобородый,
И со щёк сойдёт румянец,
Как роняет куст багрянец,
Вот тогда и смерть, как няня,
В сон его войдёт, дурманя.
Выпьет он напиток млечный
И проснётся к жизни вечной,
Приведёт домой дорога:
В тёплые объятья Бога.
Но для этого скажи,
Чтоб не цвинькали стрижи,
Не шумели утром рано:
Париж, 1891
В былые дни перо своё кровавил,
Покуда жар от углей не угас,
Искал в открытой ране, против правил,
Свои чернила для чеканных фраз.
Вот так я свой молитвенник составил,
О жизни свой бесхитростный рассказ,
Я в нём был прям, ни в чём я не слукавил, —
И, может быть, он растревожит вас.
Молитесь по нему и вы сполна
Поймёте жизнь: нет муки окаянней,
Когда она иллюзий лишена.
О, юноша, земляк, ни ожиданий,
Ни светлых грёз, – знай: эта жизнь – одна
Страстная пятница твоих страданий!
Коимбра, 1889
В четыре лампы светом осиянный
В том королевстве, бурь и диких скал,
Поэт родился, гость он был желанный,
Но лучше б к свету он не привыкал.
И верой и мечтою обуянный,
Он начал жить, он красоты алкал,
Но вероломства натиск постоянный
Страшнее, чем ножа в ночи оскал.
Разочарованному всё – едино:
Пусть тех бойцов прямой потомок я,
За солнцем плывших сквозь шторма, ненастья,
Что родина мне, смена властелина?
Будь Карлуш[47], будь рыбак Жозе… Друзья,
Родиться в Португалии – несчастье!
Коимбра, 1889
На побережье Доброй Вести летом
В мечтах своих я крепость воздвигал.
И на песке морском перед рассветом
Встал замок – лазурит весь и коралл!
Высокий замок в воздухе прогретом,
И я – властитель, гордый феодал.
Никто в округе не владел секретом
И о моём имении не знал.
Но пыль пустыни с ветром сиротливым
Уже неслась, чтоб праздник мой украсть,
Тоской залечь по башням и оливам.
Мой замок, незабывшаяся страсть!
Я графом был в том возрасте счастливом,
Когда мечты ещё всесильна власть…
Порто, 1887
О, девственницы, на закате дня
Идущие по ветреным дорогам,
Чаруйте песней пламенной меня,
Бездомному она твердит о многом.
Всесильным голосом в тиши звеня,
Вы пойте о луне в сиянье строгом,
Как волны, тайно солнце хороня,
Прильнут к окрашенным зарёй отрогам.
И свежей песней, песней молодой
Старинные иллюзии омойте,
Ушедшие печальной чередой.
Из-под развалин дома их отройте
И оживите ключевой водой…
Хочу уснуть под звуки песен… Пойте!
Порто, 1886
Шли светлым лесом: чётки очертанья,
Луна парила, фимиам куря.
Укрыла взор ты, тайна, трепетанье,
Смущением и радостью горя.
И всё же глаз застенчивых блистанье
Из-под ресниц стремилось, говоря
О тех, двоих, чьи не сбылись мечтанья,
Что умерли почти у алтаря.
Луна лила серебряную слизь,
И волосы седыми становились,
Но так при этом молодо вились!
Ты – чудо – в этом облаке белесом!
Писал стихи, мы оба им дивились,
Взволнованные шли мы светлым лесом.
Порто, 1884
О, не суди коленопреклонённых!
Считать грехи – твоей ли белизне?
Святой меж душ, пороком замутнённых,
Я близ тебя – греховнее вдвойне.
Мне за тебя в церквах уединённых —
Благодаренье Богу в каждом дне,
Глаз не поднять, слезами увлажнённых…
В своих молитвах вспомни обо мне!
Чтоб мысль парила, низости чужда,
И чтобы в день Последнего Суда
Не пасть под грузом страшного итога.
Ведь мой процесс, я знаю наперёд,
Давно в судебном округе идёт,
У комиссара опытного – Бога.
Гамбург, 1891
Дни юности моей скользят впустую,
Тихи, как воды чистые реки,
Похожи, как супруги-старики,
Бредущие в каморку обжитую.
Ну, что поделать, я не протестую,
Пусть пробуждения мои горьки,
И пусть, годам весенним вопреки,
И бледен, и печален зачастую.
Не будет у меня ни ярких глаз,
Ни губ-кораллов – юности прикрас,
Ни пылких необузданных стремлений.
Я жить хочу! Но жизнь не для меня:
Коль смолоду преследует, тесня,
Каких же к старости мне ждать глумлений?
Белуш Ареш, 1889
О, рыбаки из Пóвоа, о други!
Хочу делить я с вами непокой,
Носить берет трёхцветный, что в округе
Завзятый самый носит волк морской.
Как души просмолённые упруги,
В работе загрубевшие мужской!
И я бы с гордостью пенькой натуги
Так душу конопатил день-деньской.
Ах, почему я не из этих мест?
За вас, когда изменчива фортуна,
Сеньор де Матозиньюш держит крест.
А если не ослабнет такелаж,
И после шторма в порт вернётся шхуна,
Заступнице – Марии – парус ваш!
Леса, 1889
Идёт июнь. Мне здесь невмоготу.
Небес туберкулёзных сон рассеяв,
Уеду в Сейшу, бросив духоту,
И шёпот тополей, и гул музеев.
Во всём уклад Аббата[48] предпочту,
В себе благие помыслы взлелеяв.
В глазах Аббата вижу доброту,
В его капеллах вижу я евреев[49].
Великий муж! весь мир его приход,
Храм, виноградник – нет иных реалий:
Он по законам Господа живёт.
Избегнув чудом суеты мирской,
Вы ничего, Сеньор, не потеряли,
Вдали от грязи обрели покой.
Коимбра, 1890
Здесь, в спальне, на столе, на дне стакана
Все предзнаменованья собрались.
Твои молитвы чую постоянно
С небес за сына… Мама! Не молись!
Довольно! Ты и так – живая рана,
Когда хулою оскорбляю высь,
Вновь терпишь муки родов, осиянна,
Чтоб все предначертания сбылись!
Зачем ты создала во мне поэта?
Зачем, Сеньора, жизнь ты мне дала
И молоком поила несравненным?
Уж лучше никогда не видеть света,
Чем так идти сквозь беды без числа,
По чуждым, по враждебным мне Вселенным.
Коимбра, 1889
Ознакомительная версия.
