за нами, пылят, и пылят, и пылят…
Мы уходим на фронт. Мы идем и поем, не смолкая.
Мы поем, не смолкая, девятую песню подряд!..
* * *
Как молоды мы все на этом снимке!
И веселы: Берлин у наших ног.
Стоим впритирку
И сидим в обнимку,
А кто-то просто на земле прилег.
И звезды наши светятся, и лычки,
И ордена — хоть ставь нас всех под стяг.
Вот только фон какой-то необычный —
Сирень.
А взяли только что рейхстаг.
Тут нам смекнуть бы: вот мол мы какие,
Мол мы на «ты» с историей самой.
А мы-то улыбаемся: живые!
Рейхстаг, он что? Нам фото бы домой…
Но я за то друзей не упрекаю
(Историки подправят нас потом) —
История, она и впрямь такая,
Пока скрижали пишутся штыком.
ПИСЬМО
Не спрашивай, где был я целый век,
Какой храним счастливою звездою.
Ты верь мне, дорогой мой человек,
Ты верь и жди — я был всегда с тобою.
За тридевять ли где-нибудь земель,
Куда не пишут, где немеют вести, —
Не спрашивай: там дождь или метель?
Не все ль равно!
Я был с тобою вместе.
Я был гораздо ближе.
На крыльцо
Всю ночь спешил к тебе, чтоб на рассвете
Увидеть, как ты спишь, как сонный ветер,
Едва дыша, в твое глядит лицо.
Я только не посмел тебя будить.
В тот миг мне нужно было лишь услышать,
Что ты — моя,
Что грудь спокойно дышит,
Что — черт возьми! — не зря мне здесь служить.
Сквозь этот на ночных экранах всплеск
Твои глаза я видел в синей дымке…
Мы видим все, солдаты-невидимки, —
И этот дальний плес, и ближний лес,
И тот, на луговине рыжий стог,
И в низкой пойме тропку росяную —
Для каждого свою и всем родную, —
И тот, из заводской трубы дымок…
О страшная бессонница солдат!
Когда б ты знала, что́ им стоит это —
На цели разделенная планета,
Где, лишь промедли, взрывы загремят!
Уже я дома не был целый век.
Да я ль один!
Ты — не зови. Ты — смеешь.
Спасибо, что ты есть,
Что ждать умеешь.
Спасибо, дорогой мой человек!
ЛОСИХА
Когда он наконец поднялся
И мордой в вымя ткнуться смог,
Еще струился и срывался
Дымок с его дрожащих ног.
Еще вразброс его копытца
Беззвучно падали за ней,
А надо было торопиться
Туда, где ельник был темней.
Туда, где отлежаться можно
Хотя б до первого луча.
И уши шарили тревожно,
И сердце падало, стуча.
Она вела его по звездам,
Сквозь дрожь дремотную осин,
И набивался с ветром в ноздри
То запах дыма, то бензин.
И, шумно втягивая воздух,
Тянула морду вверх она,
Но с реактивным гулом звезды
Вдруг осыпала тишина.
Гудела где-то электричка,
Надсадно ныл грузовичок,
И на рассвете без привычки
Вконец ослаб ее бычок.
И в час, когда поднялся выше
Туман в проснувшемся бору.
Вдруг оказалось: рядом крыши,
Высоковольтка на ветру!
Она лизала терпеливо
Его дрожащие бока,
И бледный луч неторопливо
Теплил с востока облака.
НОВОСИБИРСК
КОСТРЫ
Ты помнишь,
я жарко любила костры!
Сейчас рассказать я сумею едва ли,
Чем были костры
для меня — до поры,
чем были они
и какие миры
несли и собою олицетворяли.
Да разве я знала,
что время творит,
пока безоглядно живу и ликую!
Что выветрит силы,
костры усмирит,
но долгую память
внедрит,
да такую,
что нежно и туго душой затоскую.
Неверно толкуют,
что грешной душе
не терпится выплыть
из душного тела
на грани последней,
где телу уже
до вечной души не останется дела.
Напротив!
Заметь:
зачастую они
в разладе
задолго до смертного ложа, —
зачем-то душа остается моложе, —
оно же сравняет их
и породнит.
…Но тужит душа.
По весне — и вдвойне:
с покоем не может,
не хочет смириться,
и знать не желает,
как дышится мне,
и как там худеет
сердечная мышца.
А в памяти бьются костры…
Не для них ли
я молодость жгла
на дорожных ветрах,
глотала, не морщась,
бивачное лихо я
в тундре, в степи и в тайге и в горах…
Ты в памяти многое просто зарыл,
порою с тобой мне от этого скверно;
но то, что я жарко любила костры,
ты все-таки помнишь,
ты помнишь, наверно.
И если случится:
меня одарить
захочешь —
хотя бы ненадолго —
счастьем,
свези меня в край разливанной зари
на берег высокий,
и дров собери
да вылови рыбку нехитрою снастью.
А к ночи нодью я сама запалю
и сяду молчать у огня до рассвета…
И может быть,
снова тебя полюблю.
Хотя понимаю —
к чему тебе это?..
КРАСОТА
От Стрежевого и до Мегиона
над правым плоским берегом Оби
пылает высоко, раскрепощенно
огонь, подъятый из земных глубин.
Гигантские горят дневные свечи,
кренясь под опахалами ветров,
и в дымный шлейф окутывая плечи
доверчивых кудлатых облаков.
Дневные свечи,
возгордясь, не горбясь,
бросают блеклый свет по сторонам,
лишь в сумерках взовьются,
уподобясь
зловещим и неведомым цветам.
