Геннадий Алексеев - Стихотворения

Как известно,
Фридрих Барбаросса утонул в речке.

Кольчуга была тяжелой,
а Фридрих был навеселе.
И вот результат:
храбрый Фридрих Барбаросса
утонул в неглубокой речке.

Но все же
как могло случиться,
что отважный Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то паршивой речушке?

Трудно себе представить,
что грозный, рыжебородый Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то жалкой канаве!

Нет, просто невозможно себе представить,
что сам бесподобный Фридрих Барбаросса
утонул в какой-то грязной луже,
так и не добравшись до гроба господня!

Я еще не слышал чакону Баха,
и нет мне покоя.

Сижу в сквере на скамейке,
и какая-то бабка в валенках
говорит мне сокрушенно:
— Касатик,
ты еще не слыхал
гениальную чакону Баха,
это же великий грех! —

Подхожу к пивному ларьку,
встаю в очередь,
и вся очередь возмущается:
— Этот тип
не слышал
грандиозную чакону Баха!
Не давать ему пива! —
Выхожу к заливу,
сажусь на парапет,
и чайки кружатся надо мной, крича:
— Неужели он и впрямь
не слышал
эту удивительную чакону Баха?
Стыд-то какой!

И тут ко мне подбегает
совсем крошечная девочка.

— Не плачьте, дяденька! —
говорит она. —
Я еще тоже не слышала
эту потрясающую чакону Баха.
Правда, мама говорит,
что я от этого плохо расту.

В ту ночь мы слегка выпили.
— Вот послушай! — сказал Альбий. —
"Паллы шафранный покров, льющийся к
нежным стопам,
Пурпура тирского ткань и сладостной флейты
напевы".

— Неплохо, — сказал я, —
но ты еще не нашел себя.
Скоро ты будешь писать лучше.

— Пойдем к Делии! — сказал Альбий,
и мы побрели по темным улицам Рима,
шатаясь
и ругая раба
за то, что факел у него нещадно дымил.

— Хороши! — сказала Делия,
встретив нас на пороге.
— Нет, ты лучше послушай! — сказал Альбий. —
"Паллы шафранный поток, льющийся к дивным
стопам,
Тирского пурпура кровь и флейты напев
беспечальный".

— Недурно, — сказала Делия, —
но, пожалуй, слишком красиво.
Раньше ты писал лучше.

В ту ночь у Делии
мы еще долго пили хиосское,
хотя я не очень люблю сладкие вина.
Под утро Альбий заснул как убитый.

— Ох уж эти мне поэты! — сказала Делия.

— Брось! — сказал я. —
Разве это не прекрасно:
"Паллы шафранные складки, льнущие к милым
коленям,
Пурпура тусклое пламя и флейты томительный
голос!"?

Сажусь в метро
и еду в подземное царство
в гости к Сизифу.

Проезжаем какую-то мутную речку —
вроде бы Ахеронт
У берега стоит лодка —
вроде бы Харона.
В лодке бородатый старик —
вроде бы сам Харон.

На следующей остановке
я выхожу.

Сизиф, как и прежде,
возится со своей скалой,
и грязный пот
течет по его усталому лицу.

— Давай вытру! — говорю я.
— Да ладно уж, — говорит Сизиф, —
жалко платок пачкать.

— Давай помогу! — говорю я.
— Да не стоит, — говорит Сизиф, —
я уже привык.

— Давай покурим! — говорю я.
— Да не могу я, — говорит Сизиф, —
работы много.

— Чудак ты, Сизиф! — говорю я, —
Работа не волк,
в лес не убежит.
— Да отстань ты! — говорит Сизиф. —
Чего пристал?

— Дурак ты, Сизиф! — говорю я. —
Дураков работа любит!
— Катись отсюда! — говорит Сизиф.
Катись, пока цел!

Обиженный,
сажусь в метро
и уезжаю из подземного царства.

Снова проезжаем Ахеронт.
Лодка плывет посреди реки.
В лодке полно народу.
Харон стоит на корме
и гребет веслом.

У богоматери
было очень усталое лицо.

— Мария, — сказал я, —
отдохните немного.
Я подержу ребенка.

Она благодарно улыбнулась
и согласилась.

Младенец
и впрямь был нелегкий.
Он обхватил мою шею ручонкой
и сидел спокойно

Подбежала служительница музея
и закричала,
что я испортил икону

Глупая женщина.

Помимо всего остального
существует весна.

Если поглядеть на нее,
то можно подумать,
что она спортсменка —
она худощава,
длиннонога
и, судя по всему,
вынослива.
Если поговорить с ней,
то можно убедиться,
что она неглупа —
она никому
не верит на слово
и обо всем
имеет свое мнение.
Если же последить за нею,
то можно заметить,
что у нее мужские повадки —
она охотница
и любит густые дикие леса,
где отощавшие за зиму медведи
пожирают сладкую
прошлогоднюю клюкву.
Она приходит
под барабанный бой капелей,
и тотчас
весь лед на Неве
становится дыбом,
и тотчас
все девчонки выбегают на улицу
и начинают играть в "классы",
и тотчас
происходит множество прочих
важных
весенних событий.

Поэтому весна
необычайно популярна.

Я говорил ей:
не мешайте мне,
я занят важным делом,
я влюбляюсь.
Я говорил ей:
не отвлекайте меня,
мне нужно сосредоточиться
я же влюбляюсь.
Я говорил ей:
подождите немного,
мне некогда,
я же влюбляюсь в вас!
Мне надо здорово
в вас влюбиться.

— Ну и как? — спрашивала она. —
Получается?
— Ничего, — отвечал я, —
все идет как по маслу.
— Ну что? — спрашивала она. —
Уже скоро?
— Да, да! — отвечал я. —
Только не торопите меня.
— Ну скорее же, скорее! — просила она. —
Мне надоело ждать!
— Потерпите еще немножко, — говорил я, —
куда вам спешить?
— Но почему же так долго? — возмущалась она. —
Так ужасно долго!
— Потому что это навсегда, — говорил я, —
потому что это навеки.
— Ну, теперь-то уже готово? — спрашивала она."
Сколько можно тянуть?
— Да, уже готово, — сказал я
и поглядел на нее
влюбленными глазами.
— Не глядите на меня так! — сказала она. —
Вы что,
с ума сошли?

Шел медленный крупный снег.
Я ждал долго
и совсем окоченел.
Она пришла веселая
в легком летнем платье
и в босоножках.

— С ума сошла! — закричал я. —
Снег же идет! —
Она подставила руку снежинкам,
они садились на ладонь
и не таяли.
— Ты что-то путаешь, —
сказала она, —
по-моему, это тополиный пух. —
Я пригляделся, и правда — тополиный пух!
— Ты просто волшебница! —
сказал я.
— Ты просто ошибся! —
сказала она.

— Опиши мне меня! —
велела она.
— Нет смысла, —
сказал я, —
ты неописуема.

— Тогда опиши свою нежность ко мне! —
приказала она.
— Напрасный труд, —
сказал я, —
ее тоже описать невозможно.

— Ты просто лентяй! —
возмутилась она. —
Другой бы сразу описал! —
И она пошла к другому.

Вскоре она вернулась
с листком бумаги.

— Бездарное описание! —
заявил я. —
Я бы описал в тысячу раз лучше.
— Ты просто болтун! —
крикнула она
и рассердилась не на шутку.
— Ты хорошо злишься, —
заметил я
и в двух словах
описал ее злость.

— Ты гений! —
изумилась она. —
Я просто в восторге!
Опиши мой восторг!
— Бессмысленное занятие, —
вздохнул я, —
твой восторг воистину неописуем.