прекрасный
и самый безопасный в мире транспорт,
за нашего героя — капитана,
во тьме ночной ведущего Титаник –
как раз туда, где поджидает айсберг,
и ножницы уже готовит Айса…
Так громче, музыка! Оркестр, греми!
Всей мощью поднажми на до-ре-ми –
мы будем танцевать и веселиться,
пока в мерцанье лунном, рядом, близко,
не разглядим неясных очертаний
погибели — покажется Титаник
комариком в сравнении с Монбланом, ¬
ничтожной мухой на переднем плане
на тусклом фоне мрачного гиганта –
померкнет свет, умолкнут музыканты,
в ночной тиши раздастся адский скрежет –
углы и кромки льда металл разрежут –
часть палубы со стоном встанет дыбом,
наполнится пространство едким дымом,
беспомощный корабль замрёт, осев –
и в шлюпках места хватит не для всех;
но этот апокалипсис локальный,
когда огонь мелькает мотыльками,
потом ползёт, лавиной разгораясь:
«Ликуй! Отсюда два шага до рая!»,
а на плафоне «Exit» в дискотеке
во тьме мигает надпись «Mene Tekel» –
весь этот ужас, плач, взыванья к Богу,
звон стёкол, лязг и грохот — понемногу
сойдут на нет, утихнут наконец –
и только шарф из шёлка на корме
всё будет биться на тугом ветру…
Кто мог придумать этот жуткий трюк –
враги с Нибиру, Ротшильд, марсиане? –
чтоб в водах мирового океана
нашли друг друга айсберг и Титаник –
а капитан весь этот план фатальный,
не думая, исполнил как по нотам –
буквально всё, что оговорено там –
с неотвратимой силой урагана,
с упёртостью тщеславного болвана –
и в результате мы идём ко дну,
и без меня лучи зари плеснут
люминисцентным жёлтым на востоке –
и в утешенье мне осталась только
надежда — и не стоит слёзы лить:
спасёт Господь, коль люди не спасли,
и в райских кущах тоже солнце встанет,
и я забуду всё… А капитаном
пускай теперь займётся Страшный Суд,
и черти пусть навечно унесут
его туда, где разведён костёр
и ждёт сковорода или котёл;
но это будет позже — а пока
мы погибаем из-за дурака…
Я не могу начать сначала,
мне о любви подумать жутко –
моя душа полна печали,
и мне сегодня не до шуток –
не хлопнет дверь, окно не скрипнет,
покой и тишь в пустой квартире,
я слышу дальний голос скрипки,
бесстрашный, как полёт валькирий –
плывут во мгле в слоях бесплотных
смычка мучительные трели,
и кажется, что сердце лопнет,
что смерть с косой стоит за дверью –
в пассажах жалобных сонаты
средь криков, клятв, упрёков, пауз
мне думать ни о чём не надо,
и в голове полнейший хаос,
и хочется нырнуть навеки
во тьму глухой и мрачной бездны –
и ветерок колышет ветки
внизу у сонного подъезда –
но глупо ныть и плакать поздно –
и тут как нож, на три-четыре –
аккорд финальный режет воздух,
итожа жизнь как харакири…
Всё смолкло, стало слышно муху,
застрявшую в оконной раме,
зудящую в предсмертных муках
в староарбатской панораме –
и ничего мне не поделать
с её несчастной жизнью хлипкой –
то был обычный понедельник,
то был урок игры на скрипке.
Ни о чём не грущу, ни о чём, ни о ком не жалею –
в тусклой склянке аптечной всё главное скрыто от глаз
и закупорено — только день ото дня тяжелее
и опасней округлый флакон из литого стекла;
я боюсь прикасаться к тугой герметичности пробки,
я боюсь потревожить уснувший притихший вулкан,
замурованный в сумраке тесной стеклянной утробы –
лопнет тёмная склянка, фонтаном взлетят к облакам
пыль, огонь и осколки; под гром и сверкание молний
мир затянется пеплом, клубящимся дымом и тьмой,
свет померкнет в глазах…
Ну уж нет — в апокалипсис полный
я не верю — не может такое случиться со мной:
мглой стекла цвета крови драконовой мне обеспечен
безмятежный душевный покой до скончания дней –
хорошо, что всё главное спрятано в склянке аптечной,
хорошо, что грустить и жалеть больше не о чем мне…
Когда мне плохо, дождик моросящий,
И душу мучит сизых туч свинец,
Беру из шкафа бархатный ларец –
Его я раньше доставала чаще –
И в нём, среди браслетов и колец,
Есть нитка бус затейливых блестящих;
Их подарил мне друг, они остались
С тех пор, когда я счастлива была,
И беззаботно жизнь моя текла
Под взглядом ясным цвета сизой стали –
И я люблю разглядывать детали
Бус из венецианского стекла…
Искрятся золотистые прожилки
Вокруг зелёно-палевых полос
И бело-алых и лиловых роз –
Выкладывал их мастер в массе жидкой
Текучей огнедышащей вразброс –
Так сам Господь даёт нам счастье в жизни…
И вот в один из дней на той неделе
Мне ларчик мой попался на глаза –
Зачем, не знаю, может быть, надеясь
Какую-то минуту воссоздать
Счастливую, а может от безделья,
Мне бусы захотелось в руки взять –
Сверкнув округлых бусин ярким глянцем,
Скользнула между пальцев тяжесть бус
И выпал из руки бесценный груз
Моих волшебных бус венецианских,
Разбился об пол радужным фонтанцем –
Так радость разбивается о грусть…
Осталась нитка чёрная из шёлка,
Да маленький серебряный замок,
Да бусин разноцветные осколки,
Рассыпанные по полу у ног –
Так и любовь — на миг блеснула только,
И удержать её никто не смог…
Ах осень, время умиранья
Природы, чувств, надежд, желаний,
Пора дождей, закатов ранних
И вечеров при свете лампы;
Пора простуд, разлук, прощаний,
Предчувствий, страхов и депрессий,
И меланхолии печальной,
Хандры, стихов и грустных песен;
Но что-то в этом межсезонье
Есть благотворное — как ласка
Пуховых кофт, мехов, атласа
И тёплых бот, блестящих лаком
В грязи осенней непролазной
Насквозь промокшего газона –
Увидишь как-то в час закатный
Меж сизых туч кармин и кадмий,
Затем в просветах серебристых
Свинец небесный растворится –
И странно сердце вдруг защемит
При виде этих превращений
От серой мути к голубому –
Гуманность и богам знакома,
И перед долгой зимней комой
Нас ждёт ещё последний бонус –
И явится наутро следом
В решётках вымокших террасных,
Сверкая медью, бабье лето –
Замри, мгновенье, ты прекрасно!.
Блестел залив у ног могучих
