Сергей Бобров - Лира Лир

О, голос неслитный
Ледовитых дубрав!
Как Фритьоф, орел ненасытный,
И мой приготовлен корабль!

Вот корабль выплывает в пучины,
Стоном задымились берега;
Серые долины! прощайте, —
И вот первых алмазов рога.

Живи на просторе бдящем.
Ты, мыслей полюс живой;
На севере огнем дрожащем,
Корабль, не останавливайся мой.

Твои реи не я ли устами
Целовал и хвалил,
Остановись, дрожи, дрожи! — мое знамя
Перед силой несметных сил.

Твоих пленительных очес
Мне было сладостно достигнуть,
Играть, резвиться вкруг небес,
Вдруг голубым танцором прыгнуть.

Я — голубым танцором был! —
Ты — неживая!
В тростинку дул и травы гнул,
Кругом — сады,
Золотые окна
И локоны рая.

Заверчивается мой полет
И легче пролетает; —
Тогда, стремительно летя.
Я звал и пел тебя, дитя.

— Перед стеклами зеркал
Нежный мальчик фигурял.
Он склонялся и дрожал.
На одной ноге стоял.

Небес порыв случаен,
Но тяжек, опечален, угрюм;
Города небесных окраин,
Как края пожелтелых дум.

И душу, легко угасая.
Прими же, крайняя новь.
Мечтая и не желая,
Отрекись и сон приготовь.

Блаженный и горький отблеск,
А небо, как крайняя жизнь,
И вечер положит в гробик
Твою отгорелую синь.

Но зелень сухих изумрудов.
Закроет исступленный сон:
И темной, сирою грудой
Унесет в знакомый полон.

Шорохи той же грани,
Как соки пустелых уст.
А! зачем же эти дороги
Лучей красных не близки!

Топайте мостом, завязшим
В пучин вздошных дорог —
А я полоумный взор
Направляю на ту же пажить.

Вы вслушайтесь в сей сказ:
— Голубь на прорубь,
— Кровь на восторги,
— Нивы за плески, за ивы.

И в единой печали
Я в ничто потрясен.
Сон исходит ночами,
Я до ней унесен.

Простота необыкновенности,
Степь — просто.
Как сила жалости,
Как утес морей.

И бьющееся вперед
Кто приневолит,
Когда из боли щедрот.
Неба лед расколет.

Кинься, кинься под черный день,
Под валы его перепонок.
В глазах: день и тень,
А в черни их незнакомый ребенок

— Навек мне упиться этой болью.
Чужим отраженьем сна;
Душа, ты ведешь к тому полк,
На котором царствует нескольких душ глубина.

Дай и мне, цветку полевому,
Добрести и жизнь вознести,
В ароматы, что снились грому,
В путь, где встретились мы
Несколько душ.

Непонятней — все будут речи мои;
Пятна солнечных рек
Пестрят очи и уста мои.

Мне идти на то поле,
Где несколько душ.

Как будто человек зарезанный
На этой площади лежит!
А дрожь рук говорит, что нечего
Теперешнее ожидать.

Смех легче был бы не кончен.
Когда бы не тени цветков,
Зарезанный убежит с площади.
Голый бежа вперед.

Противоположная улица
Повлечет следующий труп;
Так разорваны горла накрепко
На площади в шесть часов.

Оторван, вслед тощим громадам, —
Руки костлявый не я ли вел!
Но бурь тихих взор, излом-камень
Схватился за меня.

Как зуб вонзив в отроги замера.
Я вдыхал пронзительную ясы
Но вот — и мне стала площадь столбом,
Стеной, параллельной мне.

Но и тут был бы весел площади круженье
И паденье прохожих в условную бездну…
Зачем бить, убить, напоминать,
Изъязвлять, топить, душить
Бессонного — тут:
  «— Их тени благовонны
  Над Летою цветут?»

Твоим странствиям мелодичным,
Что предписан, основан за конец?
Будь же навеки обезличенными,
Высокий беглец.

Тебе — только трав шуршанья! —
О! наверно я знаю! —
А в беге домов колыханья
И трудов неисполненных рай.

Жизни трудной
Бесконечна тяжкая пажить;
Не останавливайся,
Путь судьба твоя раньше не ляжет.

Каким Гарун-аль-Рашидом
Я должен к тебе явиться!
Смотри — слова я выдам
За колесницы боевые.

Режьте их сабли.
Темные тела!
Куда же теперь меня завели
Решенья отчаянной мглы.

О, лейся, мое упованье,
На камень, на твердый твоей ночи!
Нет, такое стремленье
Похвалит всякая летящая душа.

Но ея прекрасные взоры
Небосклоном легли,
И в руках несравнительных розы
Непомерными были силами.

В возлюбленных туч раскаты,
Крутясь, возникли дороги —
И пламенномудрые боги
Свершали жатву. —

Задыхайся на склон летучем
Ее воздвигнутых рук!
Жнец великий идет по тучам,
Серп дрожит в тяжелых руках.

В предшествии стройного призрака
Является в шумах она:
Опушена вниз рука,
Пристальные глаза, в них глубина.

Кристаллы, камни, гранаты.
О, если можешь, остановись!
Вонзи в уста эту руку,
Дай мне очей этих высь.

Душа уходит, как тангенс,
В зыбь очей, в муть очей, в ночь очей.—
Скажи мне ты: — «Стань же
Строкою души моей».

Все застывало спорным утверждением.
Все застывало (поверьте мне!),
Когда за шумением шопот
Порывался потухшей свечей!

Ах, эти страны лимонада и галопа!
Страны черных невероятий!
Каждый ход — вод пакетбот;
вся Европа играет (бугада!) —
Все это — куски гарпий.

Очень определенно и надоедливо
Одно: — ах, эти страны…

Здесь асе опять повторяется,
Повторяется,
Теряется, ряется.
Какое наглое умиление.
Необыкновенность моей радости,
Умилительность этой ночи.
Веселие обыкновение.

Когда судьба занесена—
На мир презрительным указует перстом
(— На пажити, туманов прорывы —
Там — города, волноречье, взморье.
Глубина караванов, изгибы, люди —
На холоде, на теми,
Крепи, отливы —);
Презрительным перстом,
Низвергая тусклейшие ряды
Борозды, звезды ринутся,
Раздвигая ослеплений бег и пробег,

Тогда начинается, ломается явная пытка —
И леты нервических летунов
Оборвут искрометы,
Землеломы, подводники
С отличноустроенным ревом.

Вы же, громы…
А небесную пажить разломить
Крыльям блиндажа удастся ль!
Но лопнет струной золотой меридиан,
Но, звякнув, иссякнет стран поток:
Нежно опустит руки Рок.