«Что-то новое в мире…»
Что-то
Новое в мире.
Человечеству хочется песен.
Люди мыслят о лютне, о лире.
Мир без песен
Неинтересен.
Ветер,
Ветви,
Весенняя сырость,
И черны, как истлевший папирус,
Прошлогодние травы.
Человечеству хочется песен.
Люди правы.
И иду я
По этому миру.
Я хочу отыскать эту лиру,
Или — как там зовется он ныне —
Инструмент для прикосновенья
Пальцев, трепетных от вдохновенья.
Города и пустыни,
Шум, подобный прибою морскому…
Песен хочется роду людскому.
Вот они, эти струны,
Будто медны и будто чугунны,
Проводов телефонных не тоньше
И не толще, должно быть.
Умоляют:
— О, тронь же!
Но еще не успел я потрогать —
Слышу гул отдаленный,
Будто где-то в дали туманной
За дрожащей мембраной
Выпрямляется раб обнаженный;
Исцеляется прокаженный;
Воскресает невинно казненный,
Что случилось, не может представить:
— Это я! — говорит. — Это я ведь!
На деревьях рождаются листья,
Из щетины рождаются кисти,
Холст растрескивается с хрустом,
И смывается всякая плесень…
Дело пахнет искусством.
Человечеству хочется песен.
Примерзло яблоко
К поверхности лотка,
В киосках не осталось ни цветка,
Объявлено открытие катка,
У лыжной базы — снега по колено;
Несутся снеговые облака,
В печи трещит еловое полено…
Все это значит, что весна близка!
«Бывает так: во время стужи…»
Бывает так: во время стужи
Вдруг на пороге гость встает —
Вовнутрь снаружи
Ищет вход.
Оледеневшими губами
Шевелит он еще с трудом,
И пар клубами
Валит в дом.
А дух тепла, как будто птица,
Ныряет под карниз дверной,
Чтоб упорхнуть и раствориться
Между землею и луной.
В печи шевелятся поленья,
А сучья прямо мчатся в пляс.
Я знаю это ощущенье,
Я испытал его не раз.
Рождались в этой микросфере
Не только вихри, а смерчи.
Во мгле захлопывались двери,
Скрипели в скважинах ключи.
Я видел: фонари мерцали,
Гасимые не чем иным,
Как бурей меж двумя сердцами —
Пылающим и ледяным.
Но это — преувеличенье!
Я возвеличил чересчур
Воздушное коловращенье
При разнице температур.
Нет! Проще все: во время стужи
Ползет надземная струя
Вовнутрь снаружи,
Как змея!
А дух тепла навстречу мчится,
Могуч и бесконечно щедр,
Чтоб не томиться
В недрах недр!
«Ночь становилась холодна…»
Навстречу
Скачками двигалась луна.
Но вдруг по грудь, затем по плечи
В нагое дерево ушла
И через ветви провалилась,
И снова в небе появилась
Гораздо выше, чем была.
Вот так
Борец,
Почти поборот,
Оказывается наверху.
Один
Через морозный город
Я шел без шубы на меху.
И все, о чем мечталось,
Уже сбылось,
И что не удавалось,
То удалось.
Отсталость на версталась
Давным-давно.
Осталась лишь усталость.
Немудрено!
Усталость разрасталась
В вечерней мгле;
Усталость распласталась
По всей земле;
Усталость становилась
Сильнее нас.
Но где ж, скажи на милость,
Она сейчас?
Прилег ты напоследки,
Едва дыша.
Но ведь в грудной-то клетке
Живет душа!
Вздохнул. И что же сталось?
Твой вздох, глубок,
Повеял на усталость,
Как ветерок.
Вот тут и шевельнулась
Она слегка,
Как будто встрепенулась
От ветерка
И — легкая усталость,
Не на века, —
Развеялась, умчалась,
Как облака.
«Вечерело. Луч закатный…»
Вечерело.
Луч закатный,
Удлиняясь мало-мальски,
Прямо в город необъятный
Глянул смутно, по-февральски.
Потеплел он
И смягчился,
Перестал на все коситься.
Наконец-то научился
К людям лучше относиться.
Я чую наступленье марта,
Когда отшельник с бородой
В весенней луже видит чорта,
А это — месяц молодой.
Когда не в силах подчиниться
Тому, кто властвует над ней,
Воображает ученица,
Что всех наставников умней.
Март поощряет фантазерок,
И потому нигде, никто
Мне так не мил и так не дорог,
Как он в распахнутом пальто.
Тот самый март, который, грезясь,
Уже немного и смешон,
Когда любой весенний тезис
Давно поставлен и решен.
И мы прекрасно понимаем,
Что вслед за маем был июнь,
Затем — июль, и обнимаем
Мы вслед за этим хлебный куль.
И рассудительная зрелость
Придет однажды вечерком
И сядет перед камельком.
……………………………..
А ты еще имеешь смелость
По луже топать каблуком.
И хорошо! И ты как птица
Над этой вешнею водой,
В которой месяц серебрится…
…Ах, месяц, месяц молодой!
Все-таки
Разрешилось,
Больше терпеть не могла,
Гнев положила на милость.
Слышите:
Градус тепла!
И через зимние рамы
Школьный доносится гам,
К небу возносятся гаммы,
Чтенье идет по слогам.
И на спортивных площадках
Лед под покровом воды
В трещинках, в отпечатках,
Будто цыплячьи следы.
Знаете, что это значит?
Это ведь он, наконец,
Прямо над лужами скачет
Градус тепла, как птенец.
Что уж он хочет, малютка,
Как уж он будет расти,
Как уж до первопутка
Он ухитрится дойти —
Кто его знает! Но радость
Всем нам весна принесла.
Вы понимаете: градус,
Благостный
Градус
Тепла!
Вот
Тает снег.
И все, что мир из рук
Ронял к ногам во время стуж и вьюг,
Теперь вытаивает. Вот оно —
Все, что зимой в снегах погребено:
Перчатки, шпильки, ржавые крючки,
Афиш громадных мелкие клочки
И капли слез, которые мороз
Исторг из глаз, и дробный след колес,
Который был еще в осенней мгле
Запечатлен на стынущей земле,
И все другое, что зимой в сугроб
Заброшено подальше от жилья.
Снег тает.
Сунув шубу в гардероб,
Поспешно обнажается земля,
Чтоб облачиться с ног до головы
В одежду из сверкающей листвы.
«И вот сегодня мчатся льдины…»
И вот
Сегодня
Мчатся льдины
С Звенигорода на Оку,
Не более одной годины
Увидев на своем веку.
Вот эта льдина
Вся лучится,
Вся в искорках,
Вся в огоньках,
Как будто красная девица
По ней катилась на коньках.
А вот
По льдине грузной этой
Ходил над гладью чистых вод
В костюм фланелевый одетый
Какой-то лыжник-скороход.
На той
Аэросанный полоз
Оставил свой воздушный след,
Но надломилась, раскололась —
Была, плыла, сошла на нет.
А эта вот
Несется молча,
Черна средь пенистой воды;
На ней не иначе, как волчьи
Настороженные следы.
А вот
Опилков полный короб,
Навоза целая гора;
И наконец — пустая прорубь
Плывет, как черная дыра.
Чего же
Тут и удивляться!
Ведь и должно случиться так.
Не могут эти льдины мчаться,
Как бесконечный порожняк.
Нет,
И на них земные грузы —
Следы забавы и труда!
И буйствует, врываясь в шлюзы,
Зеленоглазая вода.
