Сон женщины
Добрая женщина,
Пожилая
Мне рассказала, что видела сон —
Будто бы с неба спустился, пылая,
Солнечный луч, и попался ей он
В голые руки, и щекотно, колко,
Шел сквозь него электрический ток…
Кончик луча она вдела в иголку —
Вздумала вышить какой-то цветок,
Будто из шелка… И тем вышиваньем
Залюбовался весь мир, изумлен.
Женщина, с искренним непониманьем
Робко спросила: к чему этот сон?
Я объяснил ей, что сон этот — в руку
Если уж солнцем пошла вышивать —
Это не склоку сулит и не скуку
И неприятностям тут не бывать.
Это навеяно воздухом вольным!
Ведь неспособна ни рваться, ни гнить
Даже в ушке этом тесном игольном
Великолепная светлая нить.
— Будьте, — сказал я, — к удаче готовы!
Так не приснится и лучшей швее
В перворазрядном большом ателье.
Женщина робко сказала:
— Да что вы!
«В белый шелк по-летнему одета…»
В белый шелк по-летнему одета,
Полночь настает.
На Садовой в переулках где-то
Человек поет.
Слышите! Не рупор, не мембрана
Звуки издает —
Громогласно, ясно, без обмана
Человек поет.
Он моторов гул перекрывает
И не устает,
И никто его не обрывает —
Пусть себе поет.
Он поет, и отвечает эхом
Каждая стена.
Замолчал и разразился смехом.
Вот тебе и на!
Он хохочет, петь большой любитель,
Тишине грозя.
Это ведь не громкоговоритель —
Выключить нельзя!
Ночь шуршит в канаве желтым листом,
Бьет подковой.
Поверяет дворничиху свистом
Участковый.
А девчонка с бантиком над челкой
Тут же вьется,
Меж совком танцует и метелкой
И смеется.
Все ночами участковый видит
В лунном свете:
— Из девчонки толк, наверно, выйдет:
Быть в балете!
Дворничиха несколько надменно
Рассмеялась:
— Ну так что же! Ведь и я на сцену
Собиралась.
— На каком же это основаньи?
— Так вот… было.
Только высшего образованья
Не хватило!
— Да, конечно… Если уж учиться —
Надо с детства.
Он уходит. И свистит, как птица,
По соседству.
…Дворничиха выросла в детдоме,
Грубовата.
Дочь родилась в орудийном громе
От солдата.
На войне, уж ясно и понятно,
Убивают.
Этот парень не пришел обратно…
И бывает,
Кое-как метет она дорожки,
Матерится…
А у дочки луч на босоножке
Серебрится.
Ходит баба в час похмелья горький
Туча-тучей…
…Будет, будет ваша дочь танцоркой
Самой лучшей!
Ушел он рано вечером,
Сказал:
Не жди. Дела…
Шел первый снег.
И улица
Была белым-бела.
В киоске он у девушки
Спросил стакан вина.
«Дела… — твердил он мысленно,
И не моя вина».
Но позвонил он с площади:
— Ты спишь?
— Нет, я не сплю.
— Не спишь? А что ты делаешь?
Ответила:
— Люблю!
…Вернулся поздно утром он,
В двенадцатом часу,
И озирался в комнате,
Как будто бы в лесу.
В лесу, где ветви черные
И черные стволы,
И все портьеры черные,
И черные углы,
И кресла чернобурые,
Толпясь, молчат вокруг…
Она склонила голову,
И он увидел вдруг:
Быть может, и сама еще
Она не хочет знать,
Откуда в теплом золоте
Взялась такая прядь!
Он тронул это милое
Теперь ему навек
И понял,
Чьим он золотом
Платил за свой ночлег.
Она спросила:
— Что это? —
Сказал он:
— Первый снег!
«И снова в небе вьются птицы…»
И снова
В небе
Вьются птицы:
Синицы,
Голуби,
Стрижи…
Но есть же все-таки границы,
Пределы, точки, рубежи!
Эй, вы!
Бессмысленно не вейтесь!
Равняйтесь там к плечу плечо,
На треугольники разбейтесь,
Составьте что-нибудь еще!
Но все же
Мечутся,
Виляют
И суматоху развели,
Как будто бы не управляет
Никто решительно с земли.
Неутешительно!
Печально!
Выходит, что управы нет.
Летают, как первоначально
Тому назад сто тысяч лет!
Довольно!
Я сказал: вмешаюсь!
По радио я прикажу.
И все ж
Вмешаться не решаюсь;
Остановился
И гляжу!
И вдруг
Они осатанели
И, изменив свою окраску,
Пустились в пляску, колдовские.
Я закричал:
— Вы кто такие?
— Мы — листья,
Листья, листья, листья! —
Они в ответ зашелестели.
— Мечтали мы о пейзажисте,
Но руки, что держали кисти,
Нас полюбить не захотели.
Мы улетели,
Улетели!
И в Коломенском осень…
Подобны бесплодным колосьям
Завитушки барокко, стремясь перейти в рококо.
Мы на них поглядим, ни о чем объясненья
не спросим.
Экспонат невредим, уцелеть удалось им.
Это так одиноко и так это все далеко.
Этих злаков не косим.
Упасло тебя небо,
И пильщик к тебе не суров,
Золоченое древо
В руках неживых мастеров,
Где на сучьях качаются, немо и жалобно плача,
Женогрудые птицы из рухнувших в бездну
миров…
Вот еще отстрелявшая пушка,
Вот маленький домик Петров,
Походящий на чью-то не очень роскошную
дачу…
Ну, и что же еще?
Лик святого суров;
Тень Рублева
И Врубель впридачу.
Ибо
Врубелем сделан вот этот камин.
Это — частный заказ. Для врача…
Что касается дат и имен — вы узнаете их
у всезнаек,
А сюжет — богатырь. Величайшая мощь
силача.
…Нет врача. И сейчас между тусклых керамик
и всяких музейных мозаик
Пасть камина пылает без дров, словно кровь
и огонь горяча.
…Нет врача. Нет больного. Осталась лишь
правда живая.
Разве этот камин обязательно надо топить?
О, рванись, дребезжа, запотелое тело
трамвая!
Много див ты хранишь, подмосковная даль
снеговая!
На черту горизонта, конечно, нельзя
наступить!
Ты жива,
Ты жива!
Не сожгли тебя пламень и лава,
Не засыпало пеплом, а только задело едва
Ты жива,
Как трава,
Увядать не имевшая права;
Будешь ты и в снегах
Зелена и поздней покрова.
И еще над могилой моей
Ты взойдешь, как посмертная слава.
И не будет меня —
Ты останешься вечно жива.
Говори не слова,
А в ответ лишь кивай величаво —
Улыбнись и кивни,
Чтоб замолкла пустая молва.
Ты жива,
Ты права,
Ты отрада моя и отрава,
Каждый час на земле —
Это час твоего торжества
Ты
Без меня —
Только дым без огня.
Ты
Без меня —
Это только одно
Блещущей цепи немое звено,
И не подымет, конечно, оно
Якорь, ушедший на самое дно.
Ты
Продолжалась бы после меня
Только бы разве, как ночь после дня,
С бледными
Звездами
Через окно.
Эхо мое!
Но, со мной заодно,
Ты повторяешь средь ночи и дня:
— Ты
Без меня —
Только дым без огня!
