Демьян Бедный - Том 1. Стихотворения 1908-1917

«Эх ты, карманчик мой! Расти, голубчик, пухни!» –
       Так губернаторский лакей
     Мокей
   Пред всею челядью бахвалился средь кухни.
«Что, ирод? Знать, опять с кого-нибудь содрал?»
     Вестимо!
   Чужой целкач у нас не проплывет, брат, мимо.
   Как вышло давеча. Проснувшись, генерал:
«Ну, что, брат? – эт-та мне, – в приемной много люду?»
   «Порядком, – говорю, – набилось отовсюду».
«А ты, – и пальцем так изволил погрозить, –
   Карман себе небось успел уж нагрузить?»
«Так точно, – говорю. – Греха таить не буду.
   А только доложу: есть и для вас… „сюжет“…»
   Тут барин мой, как был без брюк и без манжет,
   К дверям-от – шасть, и к щелке – глазом.
«Где, говори скорей?»
   «Вон… в шляпке с черным газом».
«Так… Недурна, хе-хе… Еще разок взгляну…»
      А сам пустил слюну:
«Венера… истинно Венера…
Глаза потупила… Пикантная манера!
Не удержаться тут святому от греха.
Зачем пришла, Мокей?»
                    «Просить за жениха,
Что посадили вон намедни… землемера».
«За жениха, хе-хе… Ух, дьявол! Все забудь!
Видал, какая грудь?
Пусть не ломается, шепни, не будет дурой.
Скажи, что, дескать, я… что мы… не как-нибудь:
      Облагорожены культурой!
Исполним, дескать, все… Мол, барин – холостяк,
И благодарность вся… пустяк:
      Возьмем, хе-хе… натурой!»

За все свои дела волк отвечает шкурой.
Но этот самый вот «натуралист»-подлец
      Попал в министры под конец.
И хоть при Керенском и был объявлен вором,
Но как сановникам еще была лафа,
То, вишь ты, для него «не подошла графа»,
И этот аспид был отпущен прокурором.

         Как у попа Ипата
         Не борода – лопата.
Расправивши ее оплывшею рукой,
      Печальных мужиков намедни
            В конце обедни
   Поп речью потчевал такой:
«Ох, вижу: в помыслах мирских погрязли все вы.
   Не богомольцы вы весной.
   Все только думки про посевы:
А не побил бы град, а не спалил бы зной.
   Почто мятетеся и плачетеся векую?
Бог видит вашу скорбь и всю нужду людскую,
Казня и милуя нас, грешных, поделом.
   Не судьи мы господней воле.
   Идите же со мною в поле, –
На всходах отпоем молебен всем селом.
И ущедрит вас бог зерном по вашей вере,
И будет хорошо приходу и попу.
С вас много ль надо мне: с копенки по снопу,
   Аль с закрома по мере».

Читатель, не мудри и зря не возражай.
   Поп линию свою ведет примерно:
   Помолится, и будет урожай –
У мужиков? Бог весть! А у попа – наверно.

      Средь суеты дневной и давки,
   Изрядно разморясь от зноя и винца,
   Уставились в окно иконной лавки
   Два подозрительных каких-то молодца.
«Скажи, – гнусил один, – уж сделай одолженье…
Не зря болтаю, нет… Душевный, братец, зуд…
Ученый ты… Скажи, ты веришь в Страшный суд,
      То-бишь, в загробное отмщенье?
      Вот посмотри… в окне…
         Изображенье…
Подумай, каково тем грешникам в огне!
Тебе не чудится их тел горелый запах?
Друг, если правда все, – ведь быть тебе и мне
                    у черта в лапах!»
«Потише ты… – скосив глаза с опаской вбок,
     Ответил „друг“ с брезгливой миной. –
Размяк!.. Пред чем размяк?.. Добро бы пред картиной –
        А это же… простой лубок!»

      О, меньшевистские кретины!
   Вы – мастера писать волшебные картины.
   Но мой пророческий, такой простой лубок
      Без украшений и ретуши
Не зря на фабриках все знают назубок,
Брезгливо морщася от меньшевистской чуши.
   Пройдет ли год, иль долгие года,
Но не уйдете вы, лакейские вы души,
   Как не уйдут и ваши господа,
От беспощадного рабочего суда.

С мигренью адскою проснулся поутру.
Всю ночь меня во сне (ты видишь сны, читатель?)
Тащил какой-то черт в какую-то дыру:
«Пожалуйте… в котел… мусью баснописатель!»
           Все это – не к добру.
«Жена!»
       «Ну что?!»
                «Гляжу, как странно все сегодня:
Ты – с „Новым временем“!»
                    «И буду с ним всегда!»
«Газета тоже… Тьфу!.. А дай ее сюда…
Узнаю, чем тебя прельстила эта сводня?»
«Прельстилась! Вот… Читай…» В глазах – презренье,
                    гнев…
Совсем не узнаю моей смиренной Кати.
Читаю… Ба! «Проект устава о печати».
Ой… батюшки… Ой-ой!.. И, сразу ошалев,
           Валюся кубарем с кровати.
Очнувшись, чувствую, что «не могу молчать»,
Лечу к редактору.
           «Читали… про печать?»
«Ох, вечно, – говорит, – вы с новостью худою.
Опять какой-нибудь отчаянный проект?
Прочтем…»
           Прочел, хе-хе! Разительный эффект.
Пришлось отпаивать несчастного водою.
«Не надо… – простонал, придя в себя, бедняк
И взором грустным все вокруг себя окинул. –
В буфете, – говорит, – пошарьте… есть коньяк…»
Поднес ему и сам рюмашку опрокинул.
Немного отлегло… Сердечный разговор…
           Потом какой-то вышел спор…
           Спор кончился глупейшей ссорой
За рюмкою… не помню, за которой.
   Домой приплелся с черного крыльца,
           Не всеми чувствами владея,
И тут же выпорол в сердцах сынка-мальца:
   За азбукой застал его, злодея!
Преступник! Сам влетит и подведет отца!
«Аль скажешь ты, что враг я своему дитяти?! –
Взволнованно потом я объяснял жене. –
Володю грамоте учить совсем некстати,
Ведь нынче дураки стоят в большой цене:
Возьми-ка вот, как я, да обмозгуй вполне
           „Проект устава о печати“.
Нет, баста! Кончено. Теперь я вижу сам:
           Текла свобода по усам…
           Насчет свобод мы на диете.
Катюша! Ты же мне милей всего на свете.
Не плачь… Я понял все… Сатира? Чур меня!
Авось и без нее мы не потонем в Лете».

Читатель, не горюй, и с завтрашнего дня
Ищи моих сатир… в отчетах о балете.

Не знаю, как и почему –
Гадала ль тетенька ему,
Аль за особые заслуги? –
Назначен был медведь весной
Правителем одной лесной
        Округи.
Рай – не житье! Медведю впрок
Пошло довольство даровое:
Глядь да поглядь, в короткий срок
Стал наш правитель толще вдвое.
Но, будучи гневлив, упрям
И неразборчив на расправу,
Топтыгин всем лесным зверям
Пришелся сразу не по нраву.
«Долой насильника!»
                  «Долой!»
Пронесся всюду общий вой.
«Товарищи, костьми поляжем
За наше право!»
              «Все обяжем
Себя порукой круговой!»
«В союзы!»
          «В единенье сила!»
«Да что их, муха укусила,
Перебесились, что ли, все?» –
Ревет медведь куме-лисе.
Ко лбу прижав с почтеньем лапу,
Дает лиса ответ сатрапу:
«Ваш-сясь! Осмелюсь доложить:
Зверям трудненько стало жить.
Они о вольностях мечтают.
Все вольнодумцы искони,
Не зря завыли так они:
Они – воззвания… читают…»
«Читают? Что за ерунда! –
Взревел Мишук, ушам не веря. –
Да отродясь я никогда
Не видел грамотного зверя.
А нынче… Ну, пришла ж пора!..
Впрямь, так ли грамота хитра,
Коль знают все ее теперя?
Кума-голубка, будь добра, –
Медведь лису умильно просит, –
Я, чай, ты грамотна сама.
Покажь суть дела!»
                  И кума
Медведю азбуку подносит:
«Тут, значит, буквы, Ваша Честь.
Вот это – гласные все звуки.
Без них словечка не прочесть.
„Аз“, „Иже“, „Он“, „У“, „Я“ да „Есть“,
Здесь – ряд согласных: „Веди“, „Буки“,
„Добро“, „Мыслете“, „Рцы“, „Глаголь“…
Их – шепотком…»
                «Кума, уволь!
Мне не осилить всей науки.
Но главное – смекнул как раз…
Подь объяви зверям приказ,
Что мне от злобного их вою
Ни днем, ни ночью нет покою;
Да, окромя того, что „Аз“
И „Буки“ разные да „Веди“
Сплошь могут знать одни медведи, –
„Все звуки, дескать, не про вас“, –
Что тошно мне от их докуки, –
Что я-де грамоте не враг:
Пусть собираются в овраг
И воют, ежли что, от скуки.
А так как с сутью я знаком,
Чтоб следствий не было опасных,
Не разрешаю звуков… гласных!
Пускай повоют… шепотком».