Вера Павлова - Стихотворения

Жуть. Она же суть. Она же путь.
Но года склонили-таки к прозе:
Русь, ты вся желание лизнуть
ржавые качели на морозе.
Было кисло-сладко. А потом
больно. И дитя в слезах бежало
по сугробам с полным крови ртом.
Вырвала язык. Вложила жало.

Могла бы помнить мне было четыре,
ей два месяца двадцать дней.
Сестра моя смерть и сегодня в могиле.
Я ничего не знаю о ней.
Не потому ли со дна веселья
смотрит, смотрит такая тоска,
словно сижу над пустой колыбелью
в халате, мокром от молока.

в сумерках сиротливо
ворона каркает
с ветром играет крапива
краплеными картами
в первом подъезде попойка
дождь накрапывает
старик несет на помойку
пальто осеннее женское добротное драповое

Зайдет за облако темно.
Разоблачится слишком ярко.
Невеста белое пятно
На пестрой карте Сентрал-парка.
Фотограф пятиног. Идут
к пруду. Подол приподнимая,
пересекает яхта пруд
радиоуправляемая.

Не знаю, не уверена одна я? Не одна?
Как будто я беременна,
а на дворе война.
Раздвоенность не вынести,
не выплакать до дна
Как будто мама при смерти,
а на дворе весна.

Люблю. И потому вольна
жить наизусть, ласкать с листа.
Душа легка, когда полна,
и тяжела, когда пуста.
Моя легка. Не страшно ей
одной агонию плясать,
зато я родилась в твоей
рубашке. В ней и воскресать.

Хороша? И речи нет!
Не дыша, смакую
ласки тонкий комплимент,
сделанный вручную.
Тело меленько кроши,
лаской приручая
божью ласточку души,
в ней души не чая.

Я на разлуки не сетую.
Разве в разлуках дело?
Выйдешь за сигаретами,
вернешься а я постарела.
Боже, какая жалкая,
тягостная пантомима!
Щелкнешь во тьме зажигалкою,
закуришь и я нелюбима.

А я сама судьбу пряду,
и не нужны помощницы.
У парки в аэропорту
конфисковали ножницы.
Упала спелая слеза
и задрожали плечики,
но таможенник ни аза
не знал по-древнегречески.

Мыло, веревка,
стул повесить носки.
Как-то неловко
подыхать от тоски.
Бездна беззвездна
и темно под водой.
Мне уже поздно
умирать молодой.

Убежит молоко черемухи,
и душа босиком убежит
по траве, и простятся промахи
ей за то, что не помнит обид,
и очнется мечта-заочница,
и раскроет свою тетрадь
И не то чтобы жить захочется,
но расхочется умирать.

День катился золотой,
в проточном воздухе реяли
между небом и землей
сигналы точного времени.
Материл коров пастух,
солнце ласкало нас, голеньких,
превращая в птичий пух
шерсть на предплечьях и голенях.

Обгорелой кожи катышки,
у соска засос москитаЕ
Одеянье Евы-матушки
словно на меня пошито.
Муравей залезет на спину,
стрекоза на копчик сядет
Запасаю лето на зиму.
Знаю: все равно не хватит.

Храм. Тропинка под откос.
Тихий омут, где
водомерка, как Христос,
ходит по воде,
где, невидимый в кустах,
Павел, Петр, Андрей,
от апостольства устав,
ловит пескарей.

В тюрьму не сесть, в долги не влезть,
себя не пережить
Спасибо, Господи, что есть
о чем тебя просить.
Сны не чисты, мечты пусты,
постыдна болтовня
Спасибо, Господи, что ты
не слушаешь меня.

Так писать, чтобы слипались страницы,
так писать, чтоб закрывались глаза,
так писать, чтобы читателю сниться,
чтобы к строчке прилипала оса
не для рифмы потому, что солодка,
не для ритма потому, что легка
и качается, как люлька, как лодка,
как гамак в сосновой роще, строка…

Проклятый двоечник, объяснить тебе,
что такое отрицательная шкала?
Приходишь за три часа до открытия,
а там уже очередь до угла,
часов на восемь. Да что я, спятила?
Как обречённо они стоят!
Кто последний? За мною пятеро.
Ада нет. Есть очередь в ад.

Глупая злоба дня,
суд человеческий…
Кто б перевёл меня
на древнегреческий стёртые письмена,
поздние выписки…
На арамейский, на
древнеегипетский.

Урок зазубрен, как клинок,
но страшен завтрашний экзамен.
Могу десятки тысястрок
прочесть с закрытыми глазами.
Окрасила карандаши
кровь перочинно-ножевая.
Раскрой зачётку, напиши:
живая.

Так не хотелось уезжать,
что все часы остановились,
так захотелось удержать
покоя солнечную милость,
что объявили забасто
диспетчеры авиалиний…
Остаться, стать ещё раз в сто
беспечней, ласковей, невинней.

Удружи, бубенчик, путнику
с безнадёжной подорожной!
Если жизнь идёт под музыку,
заблудиться невозможно.
Так, в фольклорной экспедиции,
в дебрях, в юности, секстетом
затянули Crucifixus и
вышли прямо к сельсовету.

Щи, котлеты, каша.
Полумёртвый час.
Неразлучность наша
разлучает нас.
Дважды подогреты
гречка, рис, пшено.
Где ты, где ты, где ты?
Слепое пятно.

Добыча горних руд,
запашка дольних нив…
Любовь тяжёлый труд.
Но ты трудолюбив.
Твоя молитва стон.
Твоя отчизна дым.
Твоя награда сон.
Но ты трудолюбим.

Хочется музыки,
как на войне.
Стражник при узнике
узник вдвойне.
Узник со стражником
стройно поют.
Страшная, страшная
музыка тут.

быстро закипают
медленно бегут
сразу остывают
долго высыхают
слабо щёки жгут

Налей ему, нагрей ему,
пойми и пожалей его…
Что снится Менделееву?
Таблица Менделеева.
Свяжи ему, спляши ему,
помягче уложи его…
Что снится одержимому?
Чем взять неудержимого?

В Лизином возрасте я родила Наташу.
В Наташином возрасте я родила Лизу.
Наташа и Лиза ещё никого не родили,
но я уже знаю: стихи не дети, а внуки.

Вёрстка, последние два листочка.
Прочее не моя забота.
Книга выходит, как замуж дочка
за идиота.

Чтоб войти, взорвал крыльцо
и сенцы спалил,
чтобы с пальца снять кольцо,
руку отрубил,
кинул на пол пальтецо,
навзничь повалил
и смотрел, смотрел в лицо,
и любил, любил…

Что он жуёт деловую бумагу?
Рукопись? Паспорт? Клочок дневника?
Трое в постели, считая собаку, баловня, неженку, друга, щенка.
Белое месиво вынув из пасти,
баловни, неженки, люди, дружки,
изнемогая от смеха и счастья,
гладим собаку в четыре руки.

Оставь надежду, мотылёк:
свеча тебя не любит.
Оставь надежду, светлячок:
звезда тебя не любит.
Оставь надежду, паучок:
пчела тебя не любит.
Оставь надежду, мужичок:
жена тебя не любит.

Как не знать бродягам, где
сердцу дом?
Там, где ходим в темноте
босиком,
там, где Чехова двенадцатый том,
не включая света, с полки берём,
а потом включаем тусклый ночник,
и в тайник цитату прячем в дневник…
Сколько чашек, полотенец и книг!
Как белеет в темноте черновик!

Не принимала в пионеры,
при всех срамила на собранье
комсорг по имени Венера
с овальным зеркальцем в кармане.
Зелиятдинова. Уродка коротконога, угревата,
кавалерийская походка…
Так нет же! зеркальце, помада!

Всё, что было летом,
снящимся весне,
что на свете этом
светом было мне,
всё, что будет сниться
мне на свете том,
может уместиться
под одним зонтом.

Родина-мать зовёт:
Вера, иди домой!
Родина-мать суёт
посох с пустой сумой
и говорит: вперёд,
первенец гадкий мой!
Космы. Щербатый рот.
Пёстрый плат с бахромой.

Не жалея сил и пены,
мыла зеркало стирала
слёзы, седину, морщины,
шрамы, ссадины, засосы,
воспаления, ожоги,
синяки, прыщи, порезы, и гордилась, и сияла
красотой пеннорождённой.
А теперь окно помою.

аноним с анонимкой
по тропинке в обнимку
имярек с имяречкой
над застенчивой речкой
водомерки стрекозы
извлеченье занозы
неизвестный художник
глина кровь подорожник

В совершенстве владею
языком осязанья:
по мурашкам, по Брейлю
прочитаю признанье
и отвечу я тоже
шраму, родинке, ранке
всей поверхностью кожи,
всей изнанкой.

Лето, дача, выходные,
солнце, жизнь, любовь в зените…
Колокольчики степные,
почему вы не звените?
Научи их, колокольня,
воробей, кузнечик певчий!
Мне сегодня так не больно!
А тебе, тебе полегче?