–
пускай попробует скотина
наехать на саму Годзиллу!
Так что давай, молчи там в тине,
пока тебя не погасили…
Но эта ржавая цистерна,
притихшая в тепле болота,
живого буйвола заглотит,
и это не для слабонервных –
и весит этот чёрт три тонны –
когда бежит — земля трясётся,
и всё вокруг ревёт и стонет,
и пыль полдня не рассосётся –
однако ж, глуп: у этой туши
в башке нет мыслей кроме секса,
и вид обманчив добродушный –
души в ней нет, одни рефлексы;
ему и море по колено,
и равнодушью нет предела –
ни до чего ему нет дела –
ни до меня, ни до вселенной…
…Тут он очнулся от дремоты –
и я, схватив мои манатки,
бегом бегу от гибимота
так, что сверкают только пятки –
пока совсем он не проснулся
и не открыл ни глаз, ни пасти,
огромной розовой зубастой,
и ею мне не улыбнулся –
от страха мозг впадает в ступор
и ноги удирают сами –
нет, бегемоты — это супер,
когда сидят в своей саванне –
а я же, лёжа на диване,
в Москве, не где-нибудь в Ботсване,
гляжу на фото бегемота,
и грустно что-то отчего-то…
Возможно, по делу — и даже наверно –
я вышла из дома не помню зачем;
смотрю — на ступеньке у лифта, на верхней –
котёнок сидит абсолютно ничей;
ну что мне до всяких несчастных котёнков?
Их сколько угодно сидит по углам
в подъездах холодных в пыли и потёмках,
где пахнет бомжами, где мусор и хлам –
котёнок бездомный, глаза голубые:
Ты кто? — я спросила, к нему наклонясь –
в ответ он печально взглянул на меня,
и в тот же момент я его полюбила –
простой, серо-белый, к тому же, в полоску –
совсем как моя полосатая жизнь –
размером с ладонь, и как листик дрожит
всем тельцем тщедушным коротковолосым –
туда не пошла я, куда собиралась,
а тельце глазастое сжала в руках,
вернулась домой, налила молока,
а после шампунем его постирала –
с тех пор мне везёт. А покой обретённый,
удачу и новое счастье моё
теперь сторожит полосатый котёнок,
смешит и жалеет, и песни поёт –
но всё быть могло бы совсем по-другому,
сценарий в тот день был возможен любой –
ему повезло, что я вышла из дома,
а мне повезло, потому что любовь…
И ты, друг, едва ли забудешь о том, как
ты сдался и сдулся, и крылья сложил –
но как-то нашёл в подворотне котёнка
и в дом свой принёс — и наладилась жизнь!
Поцелована богами
с сумкой полной ассигнаций
убываю по английски
из деревни под москвой
я танцую вверх ногами
мне сегодня восемнадцать
можно пить коньяк и виски
и скакать вниз головой
сто очков вперед любому
даст мой друг в потёртой замше
он красив как мастроянни
он крутой как илон маск
это мой герой-любовник
редкий бабник и обманщик
и хоть каждый день он пьяный
от него все без ума
этот мой герой-любовник
весь в цветных татуировках
золотая цепь на шее
и браслет из серебра
он эстет фанат футбольный
бизнесмен инвестор ловкий
он гоняет на порше и
значит вовсе не дурак
рядом с ним его подруга
смотрит на него с восторгом
обнимает и целует
и весёлые они
расцепить не могут руки
пьют мускат и кофе с тортом
хохоча напропалую
будто здесь они одни
диспозиция такая
я скрываюсь за газетой
в ней проделав дырку вилкой
всё мне видно от и до
третий мой бокал токая
ресторанчик белый этот
в вазе ветки бугенвиллий
от мадженты до бордо
не хочу ругаться с ними
я по страшному ругаюсь
но молчу хоть праздник скомкан
но однажды выйдет срок
всё изменится а ныне
рядом с ним сидит другая
потому что не знакомы
мы с героем этих строк
пусть он врёт как сивый мерин
бедной девушке с рогами
милой глупой простофиле
этот парень деловой
а вокруг мелькает мельбурн
где танцуют вверх ногами
средь цветущих бугенвиллий
скачут все вниз головой!
Чем дольше живу, тем печальнее явь –
так лес в глубине всё темней и мрачнее,
и жизнь мою травит познания яд –
я медленно гасну, попутно умнея;
как многие знания множат печали,
так в сердце со временем копится скорбь,
на лбу оставляя печали печати,
а радости миг мимолётен и скор,
а радости миг — самолётик бумажный,
в полёте бесстрашный и ловкий на вид,
но хрупок и слаб он, и в воздухе влажном
погибнет — от этого сердце болит;
так было, так есть, так и будет всегда:
любовь и надежды, утраты, находки,
за счастьем несчастье, за горем беда,
но даже и в радости боль не проходит –
и всё же на жизнь я смотрю, улыбаясь,
глазастой вселенской тоске вопреки,
случайной слезы не стерев со щеки –
и светит с небес мне звезда голубая…
С.Н.
Кончился день. Солнце скрылось за соснами.
Ожили тени вечерние сонные.
Тихо. Ни звука, ни слова, ни музыки.
Пахнет дождём и шиповником мускусным.
Сядь в это кресло, в шезлонг, на скамеечку –
лапочка, мальчик мой, милая деточка,
глазки закрой, постарайся расслабиться,
думай о радостном.
Пусть ты устал и душа твоя выжжена –
думай о радостном, добром, возвышенном –
день отшумел, и в ночном благолепии
запахи летние.
Мир опустел, и из памяти вытеснен
путь твой извилистый в поисках истины –
есть только ты, лунных флоксов мерцание
и созерцание.
Всё остальное теперь несущественно,
раз не случилось, что было обещано
в снах и мечтах, и в твоих ожиданиях,
в книжных гаданиях;
планы и замыслы кажутся мелкими
в свете задумчивых астр карамелевых,
есть только ты, тишина, просветление –
прочее — тленное;
прочее — тленное, ненастоящее,
есть лишь цветы, в полумраке блестящие
льдом целлофановым, синие сумерки.
В общем, все умерли.
Кушай, милый, не брыкайся, слушай маму –
мама знает всё про всё и даже больше,
мама мальчика не кормит кашей манной
или сладкой
