ждала ждала как дура…
Октябрь был тёплым астры даже
ещё цвели и бересклет
краснел в саду
а мой любимый
купил с получки мне букет
нет он купил себе бутылку
причём конечно не одну
ну а цветы нарвал на клумбе
разбитой в сквере возле клуба
бомбёжкой видимо в войну
он каждый день там ходит мимо
в моём окне луна грустила
горели свечи пахло мятой
звучало тихое адажио
и только я свечу задула
как тут с букетом лебеды
с бутылкой красного в руке
с печальным псом на поводке
с лохматым другом на бровях
и с томиком стихов ли бо
любимый мой в пальто помятом
ко мне явился пьяный в дым
из двухнедельного загула
я только выдохнула ах
но значит чувство не остыло
и это всё-таки любовь
и я за всё его простила…
Давай откроем окно веранды
какая прелесть
весна явилась к нам утром ранним
в конце апреля
сад оживает от зимней спячки
набухли почки
ртуть капель круглых и луж блестящих
дрожит на почве
смотри на чудо преображенья
зимы угрюмой
в сезон блаженный весны броженья
цветущей юной
денёк сегодня великолепный
и воздух вешний
нам дарит радость погоды летней
надежд воскресших
обрывки облачка ветер вольный
в реке полощет
бежит за речку колышет волны
лиловой рощи
а за полями и лесом мшистым
огромный сонный
закрыв полнеба гриб распушился
на месте солнца.
Октябрь золотистый украсил собою окно,
слетают с мониста монетки одна за одной,
луч солнца нанизан на ветку и капля дрожит,
и я с оптимизмом смотрю на дальнейшую жизнь –
и радостно думать, что лучшее всё впереди,
не слушать ведуний слепых, сумасшедших, седых,
пророков и пифий, несущих заведомый бред,
в предчувствии тихих и ласковых днях в октябре –
всё будет прекрасно — в четверг, через час, через миг,
оранжевой краской раскрашен приветливый мир,
а в небе безбрежном плывёт и блестит перламутр,
и живы надежды, и Бог милосерден и мудр;
и глупо не верить, что можно вернуться назад,
туда, где мой велик, сирень, и скамейка, и сад,
где дни голубые и неба июньского шёлк,
где будет, как и было, и будут все те, кто ушёл…
Как весело видеть каскады летящей листвы
и хочется выйти в осеннюю слякоть и выть,
и плакать навзрыд, и смеяться, и снова рыдать –
калитку закрыть и уйти неизвестно куда…
О как приятен ветер дальних странствий,
свобода, ощущение полёта,
когда летишь куда-нибудь Эйр-Франсом,
а не скупым родным Аэрофлотом –
Аэрофлот, конечно — чистый саспенс,
с ним можно прямо в рай влететь со свистом,
а мне важны комфорт и безопасность
Люфтганзы, Бритиш Эйрвэйз или Свисса;
вот я на днях летела в самолёте –
ну, бизнес класс, то-сё, летим; а рядом
сидит британец с томиком Делёза –
цилиндр, сигара, смокинг — всё как надо;
а я люблю читать чужие книги –
и в этот раз — склонилась и читаю
Делёза — а соседа как магнитом
притягивает чёлка золотая
моя и разлетевшиеся прядки
волос душистых, длинных и блестящих –
ну, думаю, нормально, всё в порядке,
попал британец на своё несчастье…
Я брюки не ношу принципиально,
а только мини, легинсы и шорты;
была я в узком платье от Cavalli
небесной красоты, не из дешёвых;
короче, едем. Подданный британский
сидит и не желает отстраниться;
я ж о ростках, ризомах, декадансе
читаю текст, страницу за страницей;
устав, слегка переменила позу
и вытянула ноги в сандалетах
от Prada, с педикюром синей бронзы –
сосед лишился чувств и с кресла съехал –
тут прибежал стюард и стюардессы,
давай его откачивать, беднягу,
а меж собой шептались — слишком, дескать,
народ стал впечатлителен и мягок –
ну я на них прицыкнула конечно,
хотела наорать, но воздержалась –
мол, эти ваши шутки — просто нечто,
и что соседа мне безумно жалко,
и что сама я в состоянье стресса,
и надо мне немедля что-то выпить,
подайте-ка мне, силь-ву-пле, шартреза,
чтоб стресс мой снять и из себя не выйти….
Британца между делом откачали
и даже где-то сзади уложили.
Летим. Тут я увидела случайно –
как в цирке — трюк, несовместимый с жизнью:
под потолком ко мне, как — непонятно,
летел британец, распластавши руки,
глядел по сторонам, и взгляд поймав мой,
со мною рядом в кресло грузно рухнул
и на меня уставился в молчанье,
разинув рот и выронив сигару –
хоть и болтлива я необычайно,
но тут сама лишилась речи дара;
уже потом, на правильном английском,
как нас в Москве учили в универе,
сказала, что ему бы надо виски –
ну то есть скотч — сейчас махнуть наверно;
опять к нему сбежались стюардессы –
кто скотч несёт со льдом, кто мне джин-тоник,
подушки, пледы, и еду, и прессу –
а он с меня всё глаз не сводит томных,
и диалог у нас какой-то нервный,
и тема для бесед нашлась одна лишь –
про время и пространство в постмодерне,
всеядность тела и шизоанализ;
нам стюардессы щедро наливали,
мы выкурили с ним его сигару,
болтали, флиртовали, трали-вали,
и прилетели в Шарль-де-Голль в угаре:
ни паспортный контроль и ни багаж я
не помню — что, когда и как — неважно,
но вроде нёс меня он где-то даже,
и был любезным, сильным и отважным;
довёз потом до Ритца на роллс-ройсе
и подарил Делёза на прощанье,
а в номер мне прислал лиловых роз и
записочку вложил I love u honey
Pls call me Sun. — и телефонный номер
на карточке, фамилия и имя –
и оказалось — имя было Norman,
а я его звала, конечно, William…
Ну а Делёз, к несчастью, плохо кончил –
болел бедняга именно тем самым,
и раз перешагнул через балкончик,
не выдержав страданий непрестанных –
судьба, увы, типичная: не стало
философа, марксиста, гегельянца
и гения, и интеллектуала –
бессмертно горе от ума и пьянства;
и вот сегодня я его читаю,
смотрю печально на Париж осенний,
пою себе под нос Felicita и
жду с нетерпеньем завтра — воскресенья…
А девушкам скажу я:
