Но буду.
- Не думаю, что ты на это способен.
Семенов задумался.
- А ты-то сам когда-нибудь любил? - вдруг спросил он.
- Я?..
Вот теперь задумался я.
- Валька, ты что вообще называешь любовью?
- Я не про постель. Этого у нас с тобой было навалом. Это - когда хочешь взять ее на руки и нести, нести... Чтобы никто и никогда не смел ее обидеть!
- Ты разве сможешь?
- Смогу.
Вот такой получился неожиданный разговор.
- А она? Ее-то ты спросил? Ты ей нужен? А, Валька?
- Не знаю... - Семенов задумался. - Но я буду рядом. Понимаешь, она - одна! Она хочет только одного - растить Славика! А Славику отец нужен! А не покойник, к которому мамочка в гости ездит!
- Ты твердо решил?
- Да.
Я имел право в последний раз помочь ему - и прямо сказал об этом.
- На этот раз мы подберем тебе такое имя, чтобы ты стал для Вероники настоящим мужем, крепким плечом, опорой, ну, как это еще называется, - пообещал я. - У меня получится. Я за последнее время многое понял.
- Не надо, Мишка... То есть, Влад. Не надо.
- Но почему? Если у тебя такие серьезные намерения?..
- Идем. Не торчать же нам до ночи тут с этим унитазом.
Мы спустились вниз, я предлагал свою помощь, но Семенов отчего-то решил, что должен справиться с унитазом сам. Спровадив это сокровище на помойку, он повел меня к детской площадке, чтобы вместе посидеть там на лавочке. И я понял, что впускать меня в жилище Вероники он не хочет.
Это был какой-то другой Семенов. Точно - другой!
Я понял, что, кажется, теряю друга.
Если он сейчас ревнует, потом-то что будет?
- Знаешь, ты... мы оба ошиблись, - сказал он. - Мы думали, что имя должно изменить человека.
- Но ведь меняло же.
- И что получилось? А на самом деле человек должен изменить имя, ну, перевоспитать его, что ли... Чтобы от него польза была. Так что извини - я все-таки останусь Валентином. И сам как-нибудь разберусь с этим именем.
Семенов даже внешне, кажется, изменился - лицо стало суше и строже.
- Валь, а ты помнишь, что вытворял, когда был Сулейманом?
- Лошадь - помню. И что было потом - обрывками, как сон - утром. Вроде все было в нем логично, и вдруг вываливаются целые куски, все тает, тает... какой-то фрагмент вроде остается, но это на самом деле снилось, или я пытаюсь что-то додумать - уже непонятно. Я хочу жить своей жизнью. Хочу думать свои мысли.
- Но вот я же стал Владиславом - и ничего...
Я не хотел его переубеждать, я просто хотел понять.
- По-моему, ты тоже изменился. Мы оба стали другими. Хорошо это или плохо - я пока не знаю.
- И я не знаю.
Я мысленно перебрал все семеновские причуды - начиная с эзотерики и кончая вегетарианством. Но вслух о них говорить не стал.
Хочет человек по имени Валентин начать новую жизнь с белого листа?
Пусть начинает.
Имеет право.
***
Вот накаркал же художник! Я действительно не гонюсь за властью - и честно сопротивлялся, когда предложили временно возглавить филиал в Ключевске. Ну, какое из меня начальство? Стасов пообещал, что это - всего на месяц, а просидел я там все полтора.
Вернувшись в Протасов, я взял два дня отгулов - действительно, страшно устал.
И вот иду я по улице, в полной расслабленности, еле ноги волочу, и ем мороженое! Да! Захотелось мороженого - для полного счастья лишь его недоставало.
А навстречу мне - Левка...
Нет, не Левка - Марат.
Левка был постоянно чем-то озабочен, а у этого рожа - счастливая. Сытая, круглая, очень довольная, и весь он какой-то сытый, круглый, очень довольный.
- Привет! - разом сказали мы и пожали друг другу руки.
- Как жизнь? - спросил я.
- Очень странно, - ответил он. - Я никому не рассказывал, боялся - засмеют. А рассказать страшно хочется. Может, ты поймешь?
- Попытаюсь.
Мы сели за столик уличной кафешки. Я еще мороженого взял - так на меня этот Ключевск подействовал, что, наверно, бочку мороженого бы съел. Марат спросил бокал мартини.
- А что такое? -полюбопытствовал я.
- Понимаешь, я поменял имя. Это вообще был какой-то кошмар. Пришлось закрыть "Римские каникулы", долгов - выше крыши, моя Ленка забрала Димочку и к родителям ушла, я забурился к Надьке, ты ее не знаешь... Взял бутылек и забурился, ну, ты ж понимаешь... Совсем мне было тошно. Надька добрая, накормила, напоила, с собой уложила. И вот - Надька заснула, а я лежу рядом, как бревно, думаю - нужно встать, одеться и тихонько уйти. Ну, встал... А у нее напротив тахты - трюмо. Смотрю я в это трюмо и понимаю: там, в стекле, не я! А кто? А хрен его знает! Но - точно не я!
- Допился...
- Да нет, я уже трезветь начал. А дня за два до того я ходил на митинг!
- Ни фига себе!
Митинги у нас проводят бешеные бабушки перед городской думой. Туда человек может забрести только спьяну. Видимо, Марат крепко поддал, раз пошел вместе с бабками протестовать против капитализма.
- Нет, ты слушай, слушай! Я сам себе казался таким крутым борцом с властью, что даже готовился сесть за решетку. И нашел я инструкцию - как себя вести в толпе, чтобы не затоптали. Там такой приемчик: если понимаешь, что у тебя паника, нужно самого себя звать по имени. На митинге паники, конечно, не было, а в Надькиной спальне... В общем, стою в чем мать родила перед трюмо и взываю, как идиот: Лева, Левочка!
Я расхохотался.
- Ага, тебе смешно... А я думал - пора самому ехать сдаваться на Афанасьевские Горки, пока спецбригада не повязала. Зову сам себя - а тот, в трюмо, не отвечает. Значит, он - не Лев Короткевич, понимаешь? Так, думаю, значит, я уже не Лев. А кто же я? И тут в головушке: бум-бум, Ма-рат, Ма-рат! Какой Марат, почему Марат? И вдруг до меня доходит: в слове "Лев" буквы неправильные, а в слове "Марат" - правильные! Понимаешь? Нет? Мне нужно имя с сильными, твердыми буквами! В общем, никуда я не пошел, а лег к Надьке и заснул. А утром
