«Сосны, ели, над буграми…»
Сосны, ели, над буграми
Рощи белые берез
К автобусной тусклой раме
Под жужжание колес
Прилетают, улетают;
Даль печальна и мутна,
Но, как снег весенний, тает
Злых обманов пелена,
И в спокойствии суровом
Там, за снежной пеленой,
Вырастает правды новой
Лик нежданный предо мной.
27 марта 1930
Опустела горница моя,
Унесли иконы и картины,
Молчалив стоит в углу рояль,
И над ним нависла паутина.
В секретере старом пустота,
Сожжены заветные тетради.
К дням минувшим больше нет моста,
Да и к будущим его уже не надо.
28 апреля 1930, Томилино
«Уж предрассветной бирюзою…»
Уж предрассветной бирюзою
Просвечен теплый небосклон.
Сверкает радужной слезою
Звезда сквозь переплет окон.
И так глядит, так чутко дышит,
Как будто в сердце у меня
Тьму разогнать дано ей свыше
Волшебством звездного огня.
5 июля 1930, Верея
«Небо точно в перьях голубиных…»
Небо точно в перьях голубиных,
В сизых недвижимых облаках,
За пустынной сумрачной равниной
Тусклым оком светится река.
Меркнет, гаснет с каждою минутой
Золото березовых вершин.
Призраком таинственным и смутным
Поздний путник вдаль идет. Один.
Тонкий месяц серебристым рогом
О печальной доле затрубил
Тех, кто ночью потерял дорогу,
Кто устал, кто выбился из сил.
28 сентября 1930
Вершин сосновых шум
Суровых полон дум.
Угрюмых облаков
Тяжел свинцовый кров.
Понуры и желты
Последние листы.
Под стаями ворон
И хмур, и обнажен,
И нем простор полей.
Лишь дальних журавлей
Доносится призыв,
Протяжен и тосклив.
И сердца вздох в ответ
О том, что крыльев нет.
10 октября 1930, Перловка — Софрино
«Не стой на станции глухой…»
Не стой на станции глухой,
Мой поезд. Промедленье
Грозит назавтра нам лихой
Бедой. Твое движенье
На кручу нас перенесет
Над пропастью бездонной.
Но если ты замедлишь ход
Перед мостом сожженным,
Мы здесь, на этом берегу,
Останемся, внимая
Великой битвы дальний гул,
Как эта ночь немая
Мой слушает смятенный бред,
Рождаемый тоскою.
Спеши, на свете больше нет
Покоя.
15 ноября 1930, Москва
Осуетился падший ум,
И жажду горнего познания
Житейский приглушает шум
И дольних образов мелькание.
Ах, кто не хладен, не горяч,
Смешается с дорожной пылью.
Очнись, душа, и горько плачь
И вымоли у Бога крылья.
18 января 1931, Москва
«Безнадежно далекий, прекрасный…»
Безнадежно далекий, прекрасный,
Манящий напрасным зовом
Райского счастья
Край горизонта лесного.
Ухожу, с тобой расставаясь,
В казематно-душные стены,
Где жизнь истомится живая
В тесноте, в духоте бессменной.
Сонный взор твой, подернутый мглою,
Как будто о том жалеет,
Что лазурное мое былое
Грядущим стать не умеет.
16 сентября 1933
ИЗ КНИГИ «СТРАСТНАЯ СЕДМИЦА»
«Каплю меда сот Христовых…»
Каплю меда сот Христовых
В горьких дней моих напиток
Влей мне, друг и брат крестовый,
И грехов моих избыток
Помоги зажечь пред Богом
Покаянною свечою.
Да пройдет в трезвеньи строгом
Наше странствие земное.
[1920]
«Долго ли ходить мне по мукам…»
Долго ли ходить мне по мукам,
Богородица, мать сыра земля?
Ты за что сковала мне руки,
Затемнила мне свет в очах?
Уведи меня новой тропою,
Если солнца мне больше не знать.
Под покровом твоим слепоту мою скрою,
Богородица-мать.
[1921]
«Двенадцать лет земных жила…»
Двенадцать лет земных жила
Душа одним с тобой дыханьем,
Все мысли, чувства и дела
Крестя в огне богоисканья.
Всё уже был, всё круче путь,
Всё глубже бездны искушенья,
И захотел ты отдохнуть,
И отдых стал нам смертной сенью.
Сорвавшись в пропасть, мы лежим,
Уже вкушая сон могильный.
Но мы не умерли. Мы спим,
И Некто, благостный и сильный,
Кто на Голгофе смерть попрал,
Коснулся наших уст неслышно,
И трепет в сердце пробежал,
И грудь дыханьем новым дышит.
[1921]
«Будут звоны колокольные…»
Будут звоны колокольные
Мрак полночный колыхать.
Будут люди богомольные
В церкви свечи зажигать.
Будет лозунгом таинственным
Пробегать меж нами весть
О спасении единственном:
«Бог умерший их воскрес».
Буду я от ликования
Отщепенец в стороне.
В скорби тяжкого сознания,
Что воскрес Он по писанию —
Но не в них. И не во мне.
31 марта 1923, Сергиев Посад
«В мою неубранную горницу…»
В мою неубранную горницу
Благословенный входит Гость.
Душа к нему навстречу клонится,
Как в бурю никнущая трость.
Но чем приветить мне Учителя?
Угас светильника елей.
И враг сломал в стенах обители
Цветы священные лилей.
Для тайной вечери Спасения
Ни брашен нет, ни пития.
И только нищее смирение
Несет Ему душа моя.
6 апреля 1923, Сергиев Посад
«Как тихо на Голгофе было…»
Как тихо на Голгофе было,
Когда сломали три креста,
Тела разбойников зарыли,
Отдав Иосифу Христа,
Когда замолкнули рыданья
И стон убитых скорбью жен,
И солнце мертвенным сияньем
Кровавило Лифостротон,
И вышли мертвые из гроба,
И над расселиной скалы,
Кружа над ними с мрачной злобой,
Слетались горные орлы.
22 ноября 1923, Сергиев Посад
«Я одна в саду Аримафея…»
Я одна в саду Аримафея.
Вот пещера — но она пуста.
Говорят — поверить я не смею —
Унесли апостолы Христа.
Кто унес? Какой надгробный камень
От меня в подземной мгле сокрыл
Тех очей и уст небесный пламень,
Что меня любовью озарил?
Разобью ненужную амфору,
Миро на землю бесценное пролью.
Встала рано, шла я шагом скорым —
И пустой гробницу застаю.
1 мая 1926, Москва
«Зачем в спеленутое тело…»
Зачем в спеленутое тело,
Освобожденному, опять
Мне возвратиться повелела
Твоя, Учитель, благодать?
И снова грани тесных членов,
И чад земных страстей и уз,
И все законы жизни тленной
За что мне снова, Иисус?
Марии, Марфы слышу клики,
Народ столпился надо мной.
Как страшен мир их многоликий!
Как режет очи свет дневной.
31 марта 1928, Сергиево
«Наливается знойной болью…»
