то стыд за то, что позади,
то страх того, что дальше будет.
* * *
Наши ненавистники, бедняги, –
жалко, что всё это молодёжь, –
пылко жгут израильские флаги,
а живых уже нас не сожжёшь.
* * *
Теперь весной кусты и ветки,
покрытые цветочным пухом,
напоминают мне, что ветхий
уже и телом я, и духом.
* * *
Хотя страшит не смерть сама,
а ожидание её,
но вдруг и правда там не тьма,
а всякое хуё-моё?
* * *
Что я воспел, пока металась
во мне моя живая кровь?
Воспел евреев, пьянство, старость,
Россию, дружбу и любовь.
* * *
По прихоти Творца или природы,
но мне и время старости дано;
порядочные люди в эти годы
лежат уже на кладбищах давно.
* * *
С усердием толку я воду в ступке
и в деле этом радость нахожу;
когда-то совершали мы поступки,
а ныне я слова произвожу.
* * *
Чтобы его могли любить
любовью искренней и чистой,
стих непременно должен быть
фигуристый и мускулистый.
* * *
Я на манер энциклопедии
сложил о жизни длинный текст,
в котором очень мало сведений,
но много трогательных мест.
* * *
Куда исчезли стать и прыть?
И не вернёшь утрату эту.
Как раньше было их не скрыть,
так их сейчас в помине нету.
* * *
Ещё хожу, почти не шаркая,
легко тяну телегу дней,
но кровь моя, когда-то жаркая,
заметно стала холодней.
* * *
Уже я слаб, весьма недужен –
конец мужицкому зазнайству,
хотя жене ещё я нужен
для шебуршений по хозяйству.
* * *
Грохочет поезд многотонный,
мой быстрый век насквозь железен,
я устарел, как транспорт конный,
но, как и он, душе любезен.
* * *
И не нужны ни ум, ни знания,
лишь дух вершит лихой полёт,
когда глухая графомания
в тебе играет и поёт.
* * *
Как жить когда-то мы умели,
страх ощущая животом!
Мы были гибкими, как змеи,
и, словно овцы, шли гуртом.
* * *
Лишь мельком, невзначай и мимоходом,
как будто в чай насыпали мне соль,
я остро ощущаю связь с народом,
когда мне наступают на мозоль.
* * *
Я всей текущей жизни рад,
хотя храню в углах сердечных
саднящий перечень утрат,
разлук жестоких и навечных.
* * *
Из разума ползёт порой лапша –
за будущие годы страх и жжение;
наш ум ещё пугливей, чем душа,
ему весьма вредит воображение.
* * *
Мы если в самом деле не одни
и есть ещё в Галактике народы,
то как же, наблюдая нас, они
боятся нашей варварской природы!
* * *
К доходам нет во мне любви,
я понял, жизни в результате,
что деньги истинно мои –
лишь те, что я уже потратил.
* * *
Во мне росло и ширилось горение,
уже пылала вся моя натура…
Но я не сочинил стихотворение,
поскольку то была температура.
* * *
Прильнув душой к семейной миске,
теряешь удаль и замашки:
увы, любовь к родным и близким –
сестра смирительной рубашки.
* * *
Не знаю жизни бесшабашней,
чем та, которой жили мы,
сам воздух тот, уже вчерашний,
сочился запахом тюрьмы.
* * *
Достойно жили мы навряд ли,
и мы чисты душой едва ли –
мы слишком часто разной падле
учтиво руку подавали.
* * *
Везде высоколобые кретины,
сутулые от умственного блядства,
настойчиво рисуют нам картины
целительного равенства и братства.
* * *
С различными людьми бывал я дружен
и мнения придерживаюсь личного:
способное говно хотя не хуже,
однако же зловоннее обычного.
* * *
В наши старческие годы
каждый день и каждый час
мы зависим от погоды –
на дворе и лично в нас.
* * *
Писатель я второстепенный,
и крайне прост мой тихий путь;
я не стремлюсь волною пенной
плеснуться в душу чью-нибудь.
* * *
На старости приятно похвалиться,
надеясь на взаимопонимание,
как некие значительные лица
являли нам завидное внимание.
* * *
Россия стала явственно бедней –
об этом не ведутся даже споры –
с тех пор, когда бесчисленный еврей
покинул её вязкие просторы.
* * *
Замечательно светятся лица,
и шуршит оживлённостью слитной
пузырение личных амбиций
на престижной тусовке элитной.
* * *
В дому, где веет дух сердечности,
сидится легче и светлей,
а за дыхание беспечности –
спасибо комнате моей.
* * *
Пришла стишкам пора молчания,
замкнулся звуков перелив,
а мир без этого журчания
угрюмо сер и сиротлив.
* * *
Много их повсюду в наши дни –
что ума, что духа исполины,
и такое делают они –
их, боюсь, лепили не из глины.
* * *
Творец ко мне, похоже, благосклонен –
двух родин я богат расположением:
с Израилем я кровью узаконен,
с Россией – языком и унижением.
* * *
Вода забвения заплещется,
душа смешается с туманом,
но долго буду я мерещиться
неопалимым графоманам.
* * *
Многие слова давно убиты
сволочью, скрывавшейся за ними,
но и в мёртвом виде ядовиты
каждому, кто пользуется ими.
* * *
Подвержен я забавной порче –
наверно, духом я нищаю:
я разбираюсь в людях зорче,
но всех и всё легко прощаю.
* * *
Безжалостно правдива эта сказка,
лишённая счастливого конца:
срастается с лицом любая маска,
а вскоре уже нет под ней лица.
* * *
Поставить хорошо бы кинокамеру,
снимающую фильмы про итоги, –
как мы усердно движемся к Альцхаймеру,
но хвори ловят нас на полдороге.
* * *
Легко придя на самый край
и на краю живя легко,
шепчу душе: «Ведь вот же рай,
зачем лететь так далеко?»
* * *
Лишь начал я писать в ту пору
и благодарно помню зло:
когда мне власть вонзила шпору,
меня как ветром понесло.
* * *
Свои проблемы сам я разрешал,
и помнится – ничуть не покаянно, –
ошибок я не много совершал,
я просто повторял их постоянно.
* * *
А бывает – ни с того ни с сего,
и у душ бывает так, и у тел, –
что ужасно вдруг охота того,
чего вовсе никогда не хотел.
* * *
По жизни было множество историй,
равно к добру причастных и ко злу,
но память – обветшавший крематорий –
хранит уже лишь пепел и золу.
* * *
Через любые достижения
ползёт, подобно радиации,
тончайший запах разложения
сложившейся цивилизации.
* * *
Венец творенья, царь природы,
дитя, однако, по уму,
в пылу сегодняшней свободы
опасен царству своему.
* * *
Мусульманство, неспешно и скрытно
обернувшись ползучим явлением,
облепляет наш мир паразитно –
постепенным его заселением.
* * *
Нет, я смотрю на мир не пьяно,
однако выпив основательно,
и долгой жизни фортепьяно
во мне играет сострадательно.
* * *
Слова скучают беспризорные,
мечтая слипнуться, прижаться,
и в тексты самые позорные
они с готовностью ложатся.
* * *
Публицистический задор
меня, по счастью, не колышет,
я горожу свой личный вздор,
и плачет Муза, если слышит.
* * *
Я кое-как, почти и вроде бы
созрел до взрослости рассудочной,
и дивный Божий дар юродивый
заблеял мудростью ублюдочной.
* * *
А те, которые культурны,
незримо в тогу облачась,
встают незримо на котурны
и чушь молотят, горячась.
* * *
Из разных замечательных эффектов,
доступных человеческому роду,
соитие бесполых интеллектов
забавно мне в дождливую погоду.
* * *
Учителей большое множество
меня пыталось воспитать,
но я, упрямое ничтожество,
боялся праведником стать.
* * *
Ангелы, они же ангелицы,
голуби почтовые у Бога,
запросто умеют превратиться
в нищего у нашего порога.
* * *
В себе не зря мы память гасим –
не стоит помнить никому,
что каждый был хоть раз Герасим,
своя у каждого Муму.
* * *
На мякине меня проводили не раз,
много сказок я слушал как были,
но обидно, что часто меня и сейчас
на кривой объезжают кобыле.
* * *
Гоню чувствительность взашей,
но чуть погладь меня по шерсти –
теку из носа, глаз, ушей
и прочих жизненных отверстий.
* * *
Пришла осенняя пора,
и выпить хочется с утра.
Но я креплюсь, имея волю
сильнее тяги к алкоголю.
* * *
В гостях побыв, отбыли дети –
потомков буйственная ветка;
большое счастье – жить на свете,
любя детей и видясь редко.
* * *
Ни от кого не слышу мнения
насчёт полезности курения.
А ругань – каждому с руки.
Какие люди мудаки!
* * *
Неповторим в сужденьях быстрых
