– окна у него,
Я хочу, чтобы в доме был свет,
Разноцветное лучилось стекло.
Чтобы в доме было восемь свечей:
На рояле, у иконы в углу,
А одна молила ветер ночей,
Истончаясь за тепло наших рук.
Ветер стужами пугает, смеясь,
Ярким пламенем свечи гасит жизнь,
А душа ее, ко мне прислонясь,
На плече лиловой змейкой дрожит.
Ты не плач свеча, не лей горьких слез,
Заслонит котенок лапкой фитиль,
В ярком круге на полу дремлет пес,
В нарисованных полях сына – штиль.
Подарю ему я свой карандаш -
В нарисованное счастье билет.
Там, где "мой" легко исправить на "наш",
Вот покрашу только дом в красный цвет.
– – – – -
И снова всё не так
И снова все не так, и мысли разбежались.
Взять шесть гитарных струн и платье до колен,
Закрыть тихонько дверь, чтобы вы не испугались
В мой дом семи дверей, в мильонный город стен.
Поставит крест на хлебно-молочном рационе,
На наставленьях, пахнущих больничною тоской,
Сведенною спиной не чувствовать погони
И каждой клеткою понять: покой. Покой. Покой.
В последний раз закрыть глаза и за порогом выплеснуть
Тошнотно-дремных контрактур и сладкой боли сеть
И в пустоту принять росу, и капельками вымостить
Дорогу для босых ступней, чтоб пальцам чуть неметь.
Пить влагу тающего дня, собрав в ладоней ковшик,
И всё, что будет – для меня. А все, что было, – в прошлом.
– – – – -
Ночью
месяц растет в луну.
Ночью
за шумом не слышно звёзд.
Ночью
свет давит, но не усну,
Если
погаснет стола холст.
Книги,
чем больше – вернее связь
С твердью,
что ходит у самых ног.
Книги -
святая моя часть.
Только
для ночи какой прок.
Мне бы
листать да листать всласть,
Мне бы
плести полотно уз.
Книги -
слепая моя часть,
Камень
с души да на стол груз.
Ночью
свет давит, сны горячи,
Месяц
никак не родит луну.
В белом
вслед смерти глядят врачи,
Белым
листом раны полосну.
– – – – -
Пойдём пошуршим, и с осенними листьями канем
В сон ртутного озера, где немота глубока.
Со стылым рассветом восстанем, и с инеем станем,
Падём тёмной гроздью, как кровью, с рябины крыла.
– – – – -
Разложу фотографии на стол
Разложу фотографии на стол,
Что ж, давайте посидим, поговорим.
Если хочешь быть не просто знаком,
Тоже свой портрет подари.
Там, где смотришь в объектив, как в глаза,
Где один, а значит, только со мной,
Разбежимся, не спросив адреса,
Но тетради, по привычке, – с собой.
По прошествию экстремума max,
С неизбежностью в экстремуме min
В поисках утраченного вас,
Вас найду, не изменившим лик.
Вас, не изменивших никому
В неопределенности помех,
Наблюдавших молча игру,
Ждавших здесь, не требуя вех.
Вас, неосудившие глаза,
В темноте тетрадей увожу,
Вас на стол вечерний положу,
Вас коснусь губами, вам скажу…
Посидим, уже поздно лгать,
Явь подступит к горлу, как смех.
Второпях захлопну тетрадь,
Недообозначив свой грех.
– – – – -
Полюби меня. Это не страшно,
Что уж страшно в любви, так страх
Разлюбить, расхотеть, раскашлять
Не в сезон, задушить в руках.
По химчисткам разбить колени,
По церквам пробежать по пути,
А в огонь, там, где сердце,
Из лени не зайти, даже не зайти.
– – – – -
В сетке штор
качается свет фонарей.
Свет далёкий и близкий,
молчит, искрится.
Ты звонил час с лишним,
два с лишним назад, винился,
Говорил: жду автобус,
уже еду, -
Тут ходьбы пять минут,
а ты год не был.
Может что случилось…
Что случилось, люди?
Ну куда пойти,
где искать будем?
…На плите чайник стынет,
и пропал ужин,
Пропадай ты, милый,
ну кому нужен?
Свет в ночи ярче,
открыть бы шторы, да страшно, -
Вдруг я ждать устала,
а ты звонил о важном.
– – – – -
Плач
Тебя не стало лишь вчера,
За двадцать дней до смерти снега.
Споткнулась странная игра –
Ты в этом споре вышел первым.
О люди! Пеплом изойти,
Свернуться жухлою корою –
Я не хочу теперь расти
Ни человеком, ни травою.
Мучитель! Вместо сына рук
Ты мне в насмешку крест оставил.
Что ж не сберёг мне он тебя,
Надежды даже не оставив?
Где был он в этот страшный час?
Где благодать и справедливость?
Коль не дал сил с тобой лежать.
А жить давно я разучилась.
Из обгоревшего листа
Не выйдет и плакучей ивы,
Мы никогда не будем живы -
