Всеволод Рождественский - Стихотворения

Торопливым женским почерком
Вкось исчерчены листы,
Но о том, что между строчками,
Знаем только я да ты.

Сколько вместе было хожено
Бездорожьем кочевым,
Всё в конверт лиловый вложено,
Чтобы вспомнить нам двоим.

В громе боя, под снарядами,
В злой болотной тишине
День и ночь должны быть рядом мы,
Чтоб дышалось легче мне.

Она ко мне влетает спозаранку
И на снегу по сизому перу
Я узнаю пернатую смуглянку,
Лесных ветвей веселую сестру.

Одним глазком поглядывая в небо,
Другим — на мой бревенчатый порог,
Она клюет, нахохлясь, ломтик хлеба,
Наколотый на сломанный сучок.

Потом бочком подскакивает близко,
Шуршит сухой хвоей на шалаше,
И от ее чириканья и писка
Так празднично становится душе.

Кто может знать, чему синицы рады,
Что болтовней им наполняет грудь?
Ни первый лед, ни грохот канонады,
Ни дым костра не могут их спугнуть.

Отстала ль ты, замерзнув на привале,
Иль, может быть, милей морской волны
Тебе дождем затянутые дали,
Сосна и мох болотной стороны?

То к крошкам хлеба легкая привычка,
Иль манит к дому сосен воркотня?
Не всё ль равно! Беспечный друг мой, птичка,
Сама дрожа, согрела ты меня!

В суровый год мы сами стали строже,
Как темный лес, притихший от дождя,
И, как ни странно, кажется, моложе,
Всё потеряв и сызнова найдя.

Средь сероглазых, крепкоплечих, ловких,
С душой как Волга в половодный час,
Мы подружились с говором винтовки,
Запомнив милой Родины наказ.

Нас девушки не песней провожали,
А долгим взглядом, от тоски сухим,
Нас жены крепко к сердцу прижимали,
И мы им обещали: отстоим!

Да, отстоим родимые березы,
Сады и песни дедовской страны,
Чтоб этот снег, впитавший кровь и слезы,
Сгорел в лучах невиданной весны.

Как отдыха душа бы ни хотела,
Как жаждой ни томились бы сердца,
Суровое, мужское наше дело
Мы доведем — и с честью — до конца!

Газета, каждой буквою родная
Для смелого советского бойца,
Красноармейская и боевая,
Будь с нами в наступленье до конца!

Вселяя в нас уверенность героя,
Твоя всегда горячая строка
Нужна нам, как обойма в шуме боя,
Как сталь неотразимого штыка.

Ты нам была подругой на походе,
Товарищем в огне ночных атак.
Ты речь вела о доблестном народе,
Чье мужество сломить не в силах враг.

Рожденное в боях поры суровой,
Ведя огонь прицельный по врагам,
Твое правдивое простое слово
Крепить победу помогало нам.

Когда за всё сочтемся мы с врагами
И новый хлеб подымем на полях,
В дни торжества ты также будешь с нами,
Подруга, закаленная в боях.

Поздней осенью в чаще несладко,
Дни короче, а сумрак мутней.
Одиноко сереет палатка
Под навесом набухших ветвей.

Уж проносятся листья-скитальцы
В злую изморозь, в хмурую рань,
И дождей посиневшие пальцы
Барабанят о мокрую ткань.

Но на лавке под старой шинелью
Мне тепло, и табачным дымком
Улетает и тает под елью
То, что смутным подсказано сном.

Что мне снилось? Леса и дороги,
Да туманом затопленный бор,
Долгий стон журавлиной тревоги
Над дымящейся гладью озер.

Выхожу — и над гарью равнины,
Над разливами хвойных седин
Треугольником лег журавлиный
Высоко проплывающий клин.

Неустанное крепнет гуденье —
Краснозвездные птицы летят…
А внизу расстилает цветенье,
Как победный костер, листопад.

Эти дни славой Родины стали,
Путь победный прошли до конца.
В беспощадном огне испытаний
Закаляется воля бойца.

Не она ль расплавляет металлы,
Дуб сжигает — до горстки золы,
Рвет на части гранитные скалы,
Вяжет рельсы в тугие узлы?

На дыбы подымается поле
И бетон обращается в прах,
Если воля, солдатская воля,
С каждым часом всё крепче в боях.

Всё выше солнце. Полдень серебрится,
Лес провалился до колен в снега.
Я вижу их — обветренные лица
Суровых истребителей врага.

Остер их глаз, а губы плотно сжаты,
Шинель осыпал колкий снежный прах.
У каждого родные автоматы,
Без промаха разящие в боях.

Что зорче их приметливого взгляда,
Что тверже их натруженной руки!
За ними — честь и сердце Ленинграда,
Зажатого в смертельные тиски…

Был зол мороз и глубоки сугробы,
Но ширился и рвался на простор
Высокой мести и священной злобы
В снегах блокады поднятый костер.

Был ясен день, снега сверкали чисто,
Гудели самолеты в вышине,
И солнце белкой, рыжей и пушистой,
Раскинув хвост, качалось на сосне.

Стучался враг в ворота к Ленинграду
И, поднимая озлобленный вой,
Затягивал голодную блокаду
Вкруг города злорадною петлей.
Но город жил, трудясь, борясь, и гордо
Глядел своей опасности в лицо.
Он говорил настойчиво и твердо:
            «Мы разорвем проклятое кольцо!»

Он фронту отдал помыслы и силы,
Бессонный труд томительных ночей,
Покой и солнце прежней жизни милой
И мужество любимых сыновей.
Они сражались, не жалея жизни,
С отвагою советского бойца
И поклялись перед лицом Отчизны:
            «Мы вырвем вас из вражьего кольца!»

В густых лесах, на льдинах переправы,
У невских волн и ладожских болот
Положен ими твердою заставой
Несокрушимой доблести оплот.
Они мотали немцев встречным боем,
На выбор пулей били до конца,
И каждый день пред наступавшим строем
            Трещали звенья черного кольца.

Ждет город вас, терпя страданья, муки,
И верит твердо — доблесть победит.
И с вами мы соединили руки,
Нас уж ничто вовек не разлучит.
Настанет день. Заря освобожденья
Повеет свежим ветром нам в лицо.
Бойцы, герои, ленинское племя,
            Прорвете вы блокадное кольцо!

Колеса вздыбленной трехтонки,
Запутанные провода,
И тут же, в брошенной воронке,
Как небо синяя вода.

Здесь, в предосенней позолоте,
В лесу, просвеченном насквозь,
За шагом шаг ползти пехоте
В огонь и грохот довелось.

Но бой ушел. Далёко где-то
Рокочут дымные леса
И — ветра свежего примета —
Горит заката полоса.

Когда мы сойдемся за круглым столом,
Который для дружества тесен,
И светлую пену полнее нальем
Под гул восклицаний и песен,
Когда мы над пиршеством сдвинем хрусталь
И тонкому звону бокала
Рокочущим вздохом ответит рояль,
Что время разлук миновало, —
В сиянии елки, сверканье огней
И блестках вина золотого
Я встану и вновь попрошу у друзей
Простого заздравного слова.
Когда так победно сверкает струя
И празднует жизнь новоселье,
Я так им скажу: «Дорогие друзья!
Тревожу я ваше веселье.
Двенадцать ударов. Рождается год.
Беспечны и смех наш и пенье,
А в памяти гостем неладанным встает
Жестокое это виденье.
Я вижу, как катится каменный дым
К глазницам разбитого дзота,
Я слышу — сливается с сердцем моим
Холодная дробь пулемета.
„Вперед!“ — я кричу и с бойцами бегу,
И вдруг — нестерпимо и резко —
Я вижу его на измятом снегу
В разрыве внезапного блеска.
Царапая пальцами скошенный рот
И снег раздирая локтями,
Он хочет подняться, он с нами ползет
Туда, в этот грохот и пламя.
И вот уже сзади, на склоне крутом,
Он стынет в снегу рыжеватом —
Оставшийся парень с обычным лицом,
С зажатым в руке автоматом…
Как много их было — рязанских, псковских,
Суровых в последнем покое!
Помянем их молча и выпьем за них,
За русское сердце простое!
Бесславный конец уготован врагу, —
И с нами на празднестве чести
Все те, перед кем мы в безмерном долгу,
Садятся по дружеству вместе.
За них до краев и вино налито,
Чтоб жизнь, продолжаясь, сияла.
Так чокнемся молча и выпьем за то,
Чтоб время разлук миновало!»