Всеволод Рождественский - Стихотворения

Ты хочешь знать, как это было,
Как ты пришла ко мне во сне?
Судьба, должно быть, так судила
В глухой болотной стороне.

Так горестно, неутомимо
Тебя искал я в дни тревог!
Но ты скользила тенью дыма
Вдоль фронтовых моих дорог.

Порой касатки быстрый росчерк
По небу, полному огня,
Напомнит легкий, смелый очерк
Бровей, коснувшихся меня.

То в глуби озера лесного
Ты улыбнешься, как восход,
То горько сказанное слово
На сердце льдинкой упадет.

Но в этот раз всё было проще,
Не так, как виделось уже.
Был язычок коптилки тощей
В сыром и темном блиндаже.

Запела дверь. Хочу привстать я —
И вижу: луч висит сквозной.
А в том луче, в знакомом платье,
Ты — как тогда, перед войной.

Да, это ты! Твое дыханье,
Твои шаги… И, так легка,
Мне на плечо в ночном сиянье
Легла горячая рука…

Но тут проснулся я, не веря,
Не понимая, где я сам.
Шла ночь. Из чуть прикрытой двери
Тянуло стужей по ногам.

Сверкала ель. Луна сжигала
Снега безжалостным огнем.
И в том молчанье ясно стало,
Что вновь друг друга мы найдем.

Зачем в зеленом мире этом
Я дерзко мнил себя поэтом?
Быть может, лучше было б мне
На медом пахнущих откосах
Простой ромашкой в тяжких росах
В родной качаться стороне?
Мой век не так уж был бы долог,
Но я бы счастье пил до дна.
Заря бы свой сдвигала полог,
Всходила желтая луна.
Вокруг клубились бы туманы,
Тянуло сыростью с озер,
И тихо вечер долгожданный
На мой спускался б косогор.
Сорвав цветок рукой несмелой,
Вся погружаясь в забытье,
Тогда бы девушка глядела
На сердце светлое мое
И, вдоль дорожки осыпая
Кружащиеся лепестки,
Лишь мне вверяла — молодая —
Слова тревоги и тоски.
Там, где слеза и жжет и губит
Надежду в сердце молодом,
Я б отвечал ей только: «Любит!» —
Последним белым лепестком.

На песок, от зари лиловатый,
За грядою взбегает гряда…
Море Крыма, под солнцем заката
Где тебя я увижу, когда?

Опаленный ветрами и солью,
Будто вновь на твоем берегу,
Я гляжусь в тебя с тайною болью
И насытить глаза не могу.

В неуклонном и страстном стремленье
Ты валы свои катишь в тоске,
Чтобы сбросить навеки плененье,
Не оставив следов на песке.

Вечно юное, вечно живое,
В широте торжества своего
Никогда ты не знаешь покоя
И как будто не хочешь его.

И на гравий, скрипучий и вязкий,
Под холодным шафранным лучом
Всё выносишь пробитые каски
Да мундиры с нашитым орлом.

Так, широким прибоем смывая
Даже память о гибельных днях,
Снова вечность твоя голубая
На крутых закипает камнях.

Снова дружба фронтовая
К нам приходит на порог.
Это — кружка круговая,
Это — общий котелок.

Это — тихая беседа
На привале у костра,
Где прочтешь письмо соседа,
Вспомнишь бой, что был вчера.

Это — в час осенней хмури —
Голубой табачный дым.
Так давай, дружок, закурим.
Обо всем поговорим!

Как мне грусть твоя знакома!
Плачет небо, стонет лес,
И давно письма из дома
Не приносит ППС.

Знаю, звезды молодые,
Чуть туманясь, как слеза,
Смотрят в ночь, как костромские
С поволокою глаза…

Полно, друг, себя тревожить,
Не к лицу всё это нам.
Закури, — авось поможет,
Путь не малый, знаешь сам.

Близок полдень долгожданный,
Славой кончится поход.
Нас сквозь грозы и туманы
К дому Родина зовет.

Он на левом колене баян разломил,
Словно буря, прошел по ладам,
И вздохнули мехи, словно сдержанных сил
Не хотели показывать нам.
Но, белесые пряди на лоб уронив,
Натянув свой наплечный ремень,
Выводил он из хаоса звуков мотив,
Всем родной, как смеющийся день.
Поднимались и крепли в кругу голоса,
Купол неба стал сразу высок,
Как серебряный голубь, над ними взвился,
Трепыхая крылом, тенорок.
Голубая Ока подошла к туляку,
В Сырдарью загляделся узбек,
Белка прыгнула вдруг на пушистом суку,
Осыпая, как облако, снег.
Тучки низко бежали, и вечер был мглист,
Орудийный подкатывал гром,
Но всё громче и жарче играл баянист
В притаившемся мраке лесном.
Снег, притихший сначала, сильнее пошел,
Ровным пухом ложась на баян.
Оправляя ушанку, сказал: «Хорошо!» —
Улыбаясь в усы, капитан.
И, бойцов оглядев, чуть склонился вперед
(Сердце белкой метнулось в груди):
«Два часа отдохнуть! Ноль пятнадцать — поход.
Третий взвод и баян — впереди!»

Я не хочу жалеть о том, что было…
Суров был век. И в нем покоя нет.
Но если бы судьба мне сохранила
Хоть этот старый, выцветший портрет!

Его я с детства помню над буфетом,
Хранящим всё домашнее тепло.
Его глаза каким-то страстным светом
Глядели в мир сквозь пыльное стекло.

Коронкой косы. Бархатка на шее.
Чуть блещет обручальное кольцо.
Мне ничего на свете нет милее,
Чем это полудетское лицо.

Такие не боятся злой расплаты
За сердца жар. Ей мало жизнь дала,
Но в сумерках годов восьмидесятых
Она себя, не меркнув, пронесла.

У старой тетки, в душной белошвейной,
С иглой в руках, безмолвно день за днем
Она томилась скукой бессемейной,
Как серый чижик в клетке над окном.

Когда уныло пели мастерицы
Про суженых, про тройку, про луну,
Она вставала молча и с ресницы
Слезу роняла, подойдя к окну.

О, век мечты, родившейся в неволе,
Тяжелый век мучений и утрат!
Ей и самой учить бы в сельской школе
Светловолосых, как ячмень, ребят!

Чтоб ночь была… И земская больница…
Чтоб не жалеть ни рук своих, ни сна
И этим хоть немного расплатиться
За боль твою, родимая страна.

Любви она не знала. Были дети.
Был муж-добряк. Чиновной жизни гам.
Над книгами в холодном кабинете
Она сидеть привыкла по ночам.

И годы шли в тревоге неустанной,
Сгорало сердце в честности прямой.
Всё было в жизни: Ясная Поляна,
Где с ней в саду беседовал Толстой,

Угроза ссылки, снег равнины спящей,
Соблазны сердца, камни на пути…
И все-таки свой огонек дрожащий
Ей удалось сквозь ветер пронести.

Но от свечи осталось уж немного,
Растаял воск, и не хватило сил.
Длинна, трудна осенняя дорога
И многих доводила до могил.

Минула жизнь. От старости пощады
Нет никому. Без света и тепла,
Под взрывы бомб, в глухую ночь блокады
Она меня мучительно ждала…

Тот слабый зов, вошедший в грудь иглою,
Мне не забыть, должно быть, никогда…
Мы были с ней разлучены войною.
Но где я был в те, мирные, года?

Нет ни ее, ни старого портрета,
Ни даже дома. Стужа дышит злей.
Но узнаю я тот же отблеск света
В зрачках крылатых дочери моей.

И тех же звезд огонь необычайный,
Которым в мир моя глядела мать,
Когда-нибудь неугасимой тайной
Она захочет дальше передать.