Бакинская «дыня» 1914 года*
В 1908 году на предъявленные бакинскими рабочими требования нефтепромышленник Гукасов ответил телеграммой: «Пришлите мне чарджуйскую дыню».
(«Труд. правда», № 10.)
«Ох! – У Гукасова припадок злой одышки
И колотье в боку: –
Ох, как-то там теперь?.. Ох, не горят ли вышки
В Баку?»
Туз нефтяной клянет со сломленной гордыней
Разбитые мечты:
«Шесть лет готовились… и угостили… „дыней“!..
Скоты!»
Гг. хозяева захотели похвастать хорошим отношением к рабочим. Но, видно, забыли они про худую основу.
(Письмо максвельцев в «Трудовой правде» 6 июня.)
Без намеков и наглого крику,
Господам-ликвидаторам в пику,
Повторим, что сказали максвельцы вчера:
«От частичных уступок не ждем мы добра!
Мы к иному стоим наготове.
Наш удар – по прогнившей основе!»
В Ростове-на-Дону газета «Утро юга» оштрафована 8 мая на 500 рублей за помещение статьи «Необходимо кричать».
(Из телеграмм.)
Свободна ли печать?
О господи! Вестимо!
Свободен всяк кричать,
Кому необходимо.
Нет гнета на Руси
На малую толику:
Полтысячи внеси
И – надорвись от крику!
Микола Тюрин поутру
Чинил дыру
В прогнившей крыше
И только что, взобравшись выше,
Сесть на конек хотел верхом,
Как поскользнулся ненароком
И, вниз свалившись кувырком,
О частокол огрелся боком.
На крик народу собралось.
Жена исходит в диком вое:
«Ды на ко-го ж…»
«Не вой ты… брось!»
«Эх, братцы, горе-то какое!»
«Гляди: прошло колом наскрозь!»
Придя в себя, бедняк Микола
Взмолился горько: «Братцы… ой!..
Сымите… братцы… с частокола!..»
«Чичас приедя становой, –
Уж потерпи, голубчик, малость!»
«Уж потерпи!»
«Ой… братцы… ой!..»
«Чичас приедя… Эка жалость!..»
«Ды на ко-го ж ты нас…»
«Постой!
Тьфу, Груша, ты-то хоть не вой!»
«Ды на ко-го ж…»
«Ой… братцы… ой!..»
«Чичас приедя!.. Слышь, Микола?
Никак нельзя без протокола!»
«Уж потерпи!»
Мужик терпел…
Терпел… Под вечер захрипел,
Уставил мутный взор на Грушу,
Икнул… и отдал богу душу!
«Чиж-жик, чижик, где ты был?
На Фонтанке водку пил…
Вы-пил р-рюмку… вып-пил две…
3-заш-шумело… в га-ла-ве!..»
«С чего ты, братец, так- распелся? –
Вскричал воробушек чижу. –
Эге, да ты, как погляжу,
Уже порядком… разговелся!»
«Пью!» – свистнул чижик воробью.
«Пьешь? Видно. Вон какая резвость!
Аль не слыхал, что нынче – трезвость?»
«А как же? С трезвости и пью!..
Попробуй, запишись, дружище…
Запьешь, гляди, меня почище!»
«В чем дело, братец?»
«В чем? А в том:
Когда великим-то постом
У нас средь птичьего прихода
Пошла на трезвость эту мода
И под любым почти кустом
Все лишь про трезвость драли глотку,
На „зелье адское“, на водку,
Решил и я махнуть хвостом
И обязать себя обетом
Не пить, по крайности, хоть летом,
Когда у всех у нас хлопот
С детьми, с хозяйством полон рот.
Решив, пошел сказать об этом
Попу приходскому, отцу
Скворцу.
„Ох! – молвил батя мне умильно. –
Слыхал я, чадо: пьешь ты сильно.
Рад за тебя теперь душой!
Искус приемлешь ты большой.
Перед таким искусом, чадо,
Нам отслужить молебен надо“.
Поп отслужил. Я заплатил.
Скорей домой. А поп вдогонку:
„Иконку ты не захватил!“
Я заплатил и за иконку.
„Блюди, сынок, себя! Блюди!
Через недельку приходи
Для совершения моленья
Об укреплении терпенья“.
Расходы всё, а денег нет.
Тут приключилось искушенье:
Нарушил с кумом я обет.
Пришлось платить за нарушенье.
Корил отец меня, корил,
Потом молебен повторил
Об утвержденье доброй воли.
Ан случай новый подоспел:
Дрозд – именинник был он, что ли? –
Позвал, а я… не утерпел:
Обет нарушил, значит, снова.
Открыл Скворцу вину свою.
Не говоря худого слова,
Он дал мне епитимию.
– У бати строгие порядки! –
Три дня ему копал я грядки.
Беда! Горячая пора.
Из головы нейдет забота:
Ведь у меня там детвора,
У самого стоит работа.
Ну, отработал тяжкий грех, –
Ан, оказалось, что потребен
Еще особенный молебен
О здравье трезвенников всех.
Через неделю – панихида
За упокой царя Давида,
Еще кого-то… без конца!
И тут меня, дружок, обида
Взяла такая на Скворца,
Так стало тошно жить на свете,
Что, позабывши об обете,
Хватил я здорово винца!
Пью! С горя: пил, да не пропился,
А тут – до нитки промолился!..
Ты что ж раскис-то, голова!
Воробыш! Плюнь! Всё – трын-трава!
Тряхнем последнею полтиной:
Идем, брат, выпьем по единой!!.
И – эх!..
Вып-пил рюмку, вып-пил две,
З-заш-шумело в га-ла-ве!
Ти-тю-ли, тю-ли, тю-лей,
Ну-тка, рюмочку налей!»
(Быль)
Случилася беда: сгорело полсела.
Несчастной голытьбе в нужде ее великой
От бедности своей посильною толикой
Своя же братья помогла.
Всему селу на удивленье
Туз, лавочник Мокей, придя в правленье,
«На дело доброе, – вздохнул, – мы, значит, тож…
Чего охотней!..»
И раскошелился полестней.
А в лавке стал потом чинить дневной грабеж.
«Пожар – пожаром,
А я весь свет кормить, чай, не обязан даром!»
«Так вот ты, пес, каков!»
Обида горькая взяла тут мужиков.
И, как ни тяжело им было в эту пору,
Они, собравши гору
Последних медяков
И отсчитав полсотни аккуратно,
Мокею дар несут обратно:
«На, подавись, злодей!»
«Чего давиться-то? – осклабился Мокей,
Прибравши медяки к рукам с довольной миной. –
Чужие денежки вернуть немудрено, –
А той догадки нет, чтоб, значит, заодно
Внесть и процентики за месяц… руп с полтиной!»
На даче барчуки, набрав еловых шишек,
В войну решили поиграть
И наняли толпу крестьянских ребятишек
Изображать враждующую рать.
Сошлись враги. Увлекшись боем,
Деревня перла напролом:
«Жарь под микитки!»
«Бей колом!»
Барчата взвыли диким воем.
На крик сбежалися их матери, отцы.
Узнав, что их сынки ребятам заплатили,
Чтоб те их колотили,
Озлились господа: «Ах, псы, ах, подлецы!
За медный грош убить готовы, супостаты!»
«Да рази ж, – издали ребятушки кричат, –
Да рази ж чем мы виноваты?
Мы платы силою не брали у барчат:
Мы б их избили и без платы!»
Пресветлый сокол поднял крик.
Средь бела дня, когда летал он на привольи
Со всем своим двором, какой-то враг проник
В его владения сокольи
И, словно б от каких-нибудь перепелят,
Оставил косточки одни от соколят.
У сокола в глазах от боли потемнело:
«Подать мне ястреба! Он во вражде со мной.
Его когтей все дело!
Он, он, не кто иной,
Несчастью моему великому виной!»
И сокол ястреба решил известь со света.
Как только до орла дошла угроза эта,
Орел на сокола решил идти войной.
Всем птицам объявив о том с великим шумом,
Зане был ястребу он сватом или кумом,
Иль вообще какой-то там родней.
Переполох средь птиц пошел необычайный.
«Владыка! Не воюй, а только попугай! –
Взмолился пред орлом ученый попугай,
Известнейший юрист, орла советник тайный. –
Пристойно ли тебе вступать в подобный спор?
Ведь ястреб учинил заведомый террор!
Террористические ж акты…»
«Брось, попугаюшка! – вздохнул орел. – Чудак ты,
Хоть и юрист.
Откуда же ты взял, что я – не террорист?!»
