Стихотворения - Михаил Ерёмин

Иль надо оказать сопротивленье

И в смертной схватке с целым морем бед

Покончить с ними? Умереть…

<…>

Мириться лучше со знакомым злом,

Чем бегством к незнакомому стремиться!

Завязкой интеллектуального сюжета миниатюры Ерёмина служит истолкование Пастернаком при переводе на русский язык двух ключевых понятий монолога Гамлета: «to be» и «not to be» и сути их противопоставления. В переводе Пастернака речь идет о жизненной позиции, выбор передается глаголами «смиряться» – «оказать сопротивление». При этом «смиряться» прочитывается как пассивность, экзистенциальный проигрыш; альтернатива этому (введенная союзом «иль») – «сопротивленье», отпор. У Пастернака семантика борьбы, позиция победителя («смертная схватка», «покончить с ними») соотнесены с гибелью и жертвой, что подчеркивается предложением («Умереть…»), объединенным с предыдущим рамками строки. Таким образом, вопрос to be or not to be оказывается вопросом о сохранении внутренней свободы.

Ерёмин, апеллируя к словам перевода Пастернака, выстраивает по отношению к ним свой вариант развития темы. Интересен сам принцип «стыковки» текстов. Отправной точкой переосмысления темы является одно слово из перевода – «смиряться», в значении которого Пастернак, возможно, ощутил гамлетовский вопрос своего времени. Подхват темы и её транспонирование в стихотворении Ерёмина происходит через создание слова с тем же корнем – мир, то есть своего рода поэтическое «почкование».

Михаил Ерёмин переводит гамлетовский вопрос в плоскость современных реалий – «зорь и бурь» и дает ему свое толкование: сделав «мир» центральной категорией. Основой сюжета становится коллизия между двумя этимологически родственными, но разошедшимися в истории русского языка значениями этого слова: «мiр» и «мир».

Первая строка миниатюры («Не быть ли замирённым наблюдателем…») отсылает к пастернаковскому «достойно ль / смириться». Семантический сдвиг осуществляется в ключе футуристов, через создание неологизма – «замирённый» («тот, кто обезопасил себя неким громоотводом»). Из контекста следует, что выражение «замирённый наблюдатель» обозначает «стоящего над схваткой». Ироничное пояснение в скобках («Не аллерге́нны / Ни белая акация, / Ни красные гвоздики.») дает понять, что позиция всеядности не по душе поэту. Войне Красной и Белой розы шекспировского времени имеется параллель в веке нынешнем: «белая акация» и «красные гвоздики» – на языке аллегорий намекают на политические реалии сегодняшнего дня (ср. ироничное разг. «белые и пушистые»).

Присмотримся к самому неологизму. Слово «замирённый» (по форме страдательное причастие прошедшего времени), образовано от корня «мир» в значении «отсутствие войны, спокойствие» (= «мир»). По своему образованию это может быть слово-портмоне в традиции Льюиса Кэрролла, то есть слово, совмещающее в своем составе части (буквы, сочетания букв, морфемы), а в своей семантике значения нескольких слов:

Другой, не менее интересный вариант образования этого неологизма – по аналогии: земля – заземлить (положить в землю, соединить с землей для отведения электричества) – заземлённый. Поскольку «земля» является синонимом слова «мир» в значении «вселенная» (= «мiр»), действует закон аналогии: заземленный – *замiренный. Далее перенос по смежности: *замiренный – замиренный.

В обоих случаях возможное значение этого самовитого слова: «тот, что обезопасил себя неким громоотводом». Отметим присутствие в этом слове смехового начала: пародийной отсылки к «Грозе» Островского – изобретателю Кулигину, предлагающему громоотвод.

Противопоставленная наблюдателю позиция участника выражена у Ерёмина через слово «мировиденье», в котором корень «мир» имеет значение «земля, вселенная» («мiр»), но этот взгляд на мир предполагает путь войны:

Обе эти позиции (и наблюдателя, и участника), по Ерёмину, ущербны.

В отличие от Пастернака, избегающего в переводе повтора самих слов «быть» или «не быть», Ерёмин делает на них акцент. Первая строка миниатюры начинается с вопроса «не быть ли…» В смысловом плане этот вопрос и альтернативный ему «или быть…» в 4‐й строке даны в том же значении, что в переводе Пастернака: долженствования, необходимости определиться, занять жизненную позицию и в этом смысле синонимичны (ср.: «достойно ль… иль надо…»). Грамматически глагол «быть» здесь является связкой. Оба эти варианта противопоставлены вопросу финала «Или не быть», который (фигура умолчания) обращает нас к вопросу о существовании: а быть ли миру?

На одной чаше весов находится отношение человека к миру, на другой – существование самого мира (Не быть ли…? …Или не быть?). Философский пласт этого стихотворения включает онтологическую проблематику, подвергая проверке кантианскую идею о разграничении категорий долженствования и бытия. По Ерёмину, между этими категориями – причинно-следственная связь. Тождественность формы самих вопросов (свидетельство об изначальном порядке) подчеркивается в стихотворении их зеркальным построением и кольцевой композицией текста.

Прием столкновения смыслов: отождествления и противопоставления («мир» // «мiр»; «не быть ли… или не быть»), важнейший в поэзии Ерёмина, вводит тему «языкового раскола», системного сдвига: «…И было слово / Явле́нное и, быв раско́лото в сердца́х, / По памяти воспроизведено́».

8

Все стихотворения М. Ерёмина имеют единую строфическую организацию – восьмистишие. Поэтическое новаторство Еремина (ревностно отмеченное, но до конца не понятое его именитым современником [22]), состоит в открытии своей поэтической формулы, дерзость которой выражалась в том, что октава, из строфы, характерной для эпической поэзии, становилась моделью стихотворения-миниатюры, при этом сохраняя инерцию формы. Важно и то, что большинство стихотворений Ерёмина написаны белым ямбом, а не свободным стихом, что намекает на его приверженность традиционализму (отсылка к драматургии Пушкина), в то время как на языковом уровне ориентация на расширение поэтических средств находится в русле поэтики модернизма («научная поэзия» В. Брюсова, В. Маяковский, В. Каменский, Б. Пастернак, В. Хлебников, О. Мандельштам).

Визитной карточкой Ерёмина стал полифонический образ – в нём чувственная сторона, подчеркнутая мастерской визуальной и звуковой прорисовкой, дополняется насыщенной интеллектуальной составляющей (авторские комментарии, уточнения; реминисценции; расширение поэтического словаря научными терминами, условными символами естественных наук; письменными знаками других языков). Движение лирического сюжета такой миниатюры строится на метаморфозах знаковой стороны образа (переключении языкового кода): созерцаемое, мимолетное порождает образ, который становится поводом для философской, исторической или художественной аналогии, для детализации которой автор прибегает к новому сравнению, иной раз в форме метафорического экфрасиса, комментарию.

При этом образы у Ерёмина имеют полигенетический характер, адресующий не только к опыту русского футуризма и акмеизма, но и европейского модернизма, в том числе англо-американского имажизма и вортицизма, античной традиции (развернутым метафорам Гомера), китайской пейзажной лирике.

Многие особенности поэтики М. Ерёмина будут непонятны без знакомства с его художественными переводами 1970–1980‐х годов, в том числе из У. Б. Йетса, Томаса Элиота и Харта Крейна. В переводах кроется исток и некоторых тем, и образов. Так, размышление о том, подразумевает ли понятие «мир» существование человека, звучит в газеле афганского поэта-воина XVII века Хушхаль-хан Хаттака:

Эта тема получает у Ерёмина развитие через мотив «природы, не знающей морали» (стихотворение «Предпочитают клёны су́песи и лёгкие сугли́нки…»).

В миниатюре «Всё нет покою одиноко перестойному над поло́гом…» (2017) сходятся восточные и западные линии, питающие поэзию Ерёмина. Здесь возникает образ «поэт-поющее дерево»: