Ознакомительная версия.
Ночь
Это звездное небо в сиянье ночном,
Это синее море под лунным лучом,
Этот дремлющий берег и мерный прибой
Замирающих волн – как могуч их покой!
Как победно он льется в усталую грудь,
Как в его волшебстве хорошо отдохнуть,
Позабыть истомившую сердце печаль,
Унестись безвозвратно в безбрежную даль,
Где печаль над крылатой мечтой не властна,
Где лишь море, да небо, да ночь, да луна!
Корить Ривьерой не дерзай
Наш берег Крыма благодатный,
Прогресса вымысел развратный,
С твореньем Божьим не ровняй!
Там европейский пошлый глянец
В курзалах, виллах и садах;
А здесь на девственных горах
Востока знойного румянец.
Там паровоза свист и гром,
Рулетки стук, бряцанье злата;
А здесь природа мирным сном
И чистой негою объята.
О, предпочту ль красе простой
Приманки лжи и лицемерья —
Нарядной дамы. шлейф и перья —
Чадре татарки молодой.
Мне берег этот мил и дикой красотой
Кругом столпившихся утесов, и узором
Пестреющих холмов, и неба синевой,
И моря южного целительным простором;
Но всех его красот дороже для меня
Душе лишь внятное, незримое для ока
И в сумраке ночей, и в теплом свете дня
Дыхание востока…
Внимаю ль, как журчат таинственно ручьи
Под влажной зеленью в ущельях меж скалами,
Скрипучую ль арбу встречаю по пути,
В горах влачимую ленивыми волами,
И песнь унылую татарин в ней поет;
А там, где стелется по склону виноградник,
За стенкой на коне, как призрак, промелькнет
В чалме угрюмый всадник.
Иль в чуткой тишине, когда угаснет день,
И кипарисная в саду моем аллея
Кидает черную, задумчивую тень,
Под взором месяца, в молчанье цепенея;
И тихая волна, лепеча в полусне,
Ласкает край скалы, к воде склоненной низко,
Все шепчет, говорит и напевает
Восток! он близко, близко!
И жадно с берега в таинственный простор
Подолгу я смотрю, – и там, вдали туманной,
Красою знойною мой опаляя взор,
Рисуется в мечтах мне край обетованный;
Встает усопший мир и светит вновь очам
И просится душа на древний клич Пророка,
Туда, к развалинам, пустыням и гробам
Священного Востока!
Отчалил пароход… Приветный мирный край,
Где дни я проводил в тиши уединенья,
Где снова я познал тревогу вдохновенья,
Отраду тихих дум и сладких грез – прощай!
Уж властные кругом кипят и брызжут волны
И в беге радостном влекут меня с собой
Куда-то прочь, – а я на палубе, безмолвный,
Стою, – и грудь моя сжимается тоской.
Увижу ль вас опять, суровые вершины
Над морем спящих гор и хмурые леса,
Кудрявые сады и влажные долины
И ясные, как взор младенца, небеса?
Вернусь ли вновь сюда, под это солнце юга,
К подножью этих скал, к прибрежью этих вод,
Иль там, на севере далеком, жизни вьюга
Меня в своих снегах и вихрях погребет?
К чему загадывать? – Не побежит обратно
Гонимая во тьму грядущего волна;
Миг счастия, сверкнув, проходит безвозвратно,
Закинув в памяти лишь смутный образ сна.
Нет в жизни отдыха… Бесстрастно, недвижимо
Крутые берега над волнами стоят;
А я, покинув их, плыву все мимо, мимо,
К ним молча устремив признательный мой взгляд
Дорогой, вьющейся по рубежу стремнин,
Коляску кони мчат привычной, ровной рысью;
Далеко в небесах угрюмый исполин, —
Ай-Петри, – манит взор заоблачною высью.
По сторонам пути на лозах виноград
В приветной зелени кустов кудрявых зреет,
А под горой внизу… там взору нет преград!
Оттуда тихою прохладой с моря веет…
И странный грезится мне сон под стук колес:
Ай-Петри выше все растет перед очами
И чудится – вот, вот, очнется вдруг утес
И, как орел, взмахнет могучими крылами,
Чтоб к солнцу улететь… но, пленник вековой,
Не властен за мечтой умчаться в мир надзвездный,
Сорвавшись, кинется в объятья темной бездны,
В то море синее, что дремлет под горой.
Меж двух гор, под их навесом,
Как скала, угрюм и стар,
Грозно высится над лесом
Богатырь седой – Исар.
Весь в развалинах, увитый.
Словно лаврами, плющом,
Старец, смертью позабытый,
С гордо поднятым челом.
Он стоит, в немую думу
Погружен, один, в лесу —
И с отрадой внемлет шуму
Струй и брызгов Учан-Су.
В старину бойцы любили
После битвы, в часы пиров.
Слушать повести и были,
Песни вещие певцов.
Лишь раздастся струн бряцанье. —
Уж сдвигаются тесней
Вкруг певца в немом вниманье
Славный сонм богатырей.
И при звуках песнопенья
Брони тяжкие дрожат,
И слезами умиленья
Очи грозные блестят.
Но пиры те миновали,
Спят в сырой земле бойцы,
Отошли и замолчали
Позабытые певцы.
Жизнь иная мир объемлет;
Лишь Исар один в лесу
В полусне с отрадой внемлет
Старым бредням Учан-Су.
И с высот алмазной пылью.
Низвергаясь, водопад
Незнакомой людям былью
Старика баюкать рад.
* * *
Прости, Артек! Увижу ль я, не знаю,
Когда-нибудь волшебный берег твой,
Твоих лесов тенистые дубравы
И луг зеленый, солнцем залитой,
И моря блеск на берег каменистый,
На горизонт дальнем утлый челн,
Дельфинов резвых бешеную пляску
Среди недвижных, темно синих волн.
Но знаю я, что долго помнить буду,
Как мне жилось счастливо и легко
В том домике. где розы, распускаясь,
С плющом зеленым вьются высоко;
Где кипарисов ряд, как великаны,
Бросают тени длинные кругом,
Где цвет мимозы солнышко ласкает,
Перед закатом розовым лучом,
Где морем я так часто любовалась,
В тени магнолий и душистых лавр,
Где предо мной, как тени воскресали,
Эллады сын и полудикий Тавр…
И там вдали, на мысе Аю-Дага,
Казалось мне, сиял Дианы храм;
Мечом сверкала девственная жрица,
Лился кровь, курился фимиам.
Но храм богини гордой распадался,
На месте том высоко крест сиял,
И из пещер хор стройный неофитов
Мольбы свои к Святому воссылал…
И ветер веющий стремительно и буйно,
И развевающий, и рвущий волоса.
И моря вольный блеск, ходящий многоструйно —
О, беспредельная, о, мощная краса!
То все в ней яркий блеск, зыбящийся и пирный —
Обломки светлыхъ льдин и горных хрусталей.
То бархат шелестный, спокойный и сапфирный,
То рябь червонная пылающих углей.
То словно старцев рой с лучистой сединою,
Услышавших вдали прибоев голоса,
Плывет встревоженно под зыбкою волною,
И ветер дерзко рвет седые волоса.
То над сапфирностью безбрежной и бездонной —
Вдруг словно рев и спины прыгающих львов.
О, как красива мощь их схватки разъяренной
И белопенность грив и всклоченных голов!
И ветер буйно рад игре своих порывов,
И сердце пьяно, пьяно дикою мечтой.
И море все горит сверканьем переливов
И величавою, и вольной красотой!
Алупка. 1904. Сентябрь
Сакли и утесы
Мглой осенены.
На террасах розы
В сон погружены…
Песня муэдзина
Так грустна, грустна,
Что тоски-кручины
Вся душа полна.
Ханское кладбище
Глухо и темно,
И, как пепелище,
Призраков полно…
Вязов великанов
Сонных ряд стоить…
Тихий плеск фонтанов
От дворцов летит.
И молчать утесы,
И сады молчать…
И одни лишь слезы
В тишине звучать.
Иосафатова долина
(Караимское кладбище близ Чуфут-Кале)
В мерцанье зарницы,
В сиянии звезд перекатных,
Белеют гробницы
Под сенью кустов ароматных.
Лиловой сиренью
Косами плакучей ракиты
И лунною тенью
Одеты гранитные плиты.
Ни крика, ни шума…
Спят крепко в могилах евреи,
Спит сердце и дума,
И спят между камнями змеи.
Но вот улетает
Далеко тревожная память,
Тоска поднимает
На сердце и бурю и замять…
Из света зарницы
Выходить восток предо мною.
Палаты столицы
Кипят беззаботной толпою…
Я вспомнил невольно
Любовь, красоту и искусства.
И страшно мне было
За бедные смертные чувства.
Чабан не спит; он караулить стадо.
Ему подвластна вся нагорная страна,
Ему ни почестей, ни золота не надо —
С одной природою душа его дружна.
Он царь овец; на свете нет вернее стражи
Могучих псов его: ничтожный взмах руки —
И дерзкого врага костей не станет даже;
Их раздробят в куски блестящие клыки.
Поднявшись из долин на гордые вершины,
По целым месяцам чабан один живет;
У ног его леса; чудесные картины
Он видит, лишь в горах огонь зари блеснет:
Внизу, как сладкий сон, лазоревое море,
Над берегом платан и темный кипарис,
Вверху орлы, застыв, висят в немом просторе;
Над зеленью долин седой обрыв повис.
С веселым грохотом со скал бегут потоки…
Прекрасный, дивный мир открыть со всех сторон;
Любуясь им, чабан далекий, одинокий,
Стоить у серых скал в забвенье погружен.
Ему желания и страсти недоступны;
Как горных вод струя, душа его чиста…
Что человек ему, и жалкий и преступный,
Когда вокруг такая жизнь и красота!
Ознакомительная версия.
