В эту бездонную тишину.
Мне не понятные. В пастораль.
Это мгновение бесконечно.
Медью стекает во тьму закат,
Тайну вплавляя свою навечно
Новым звеном череды утрат.
Меж нами
по-прежнему белые стены,
вой полуночной морской сирены,
годы и вены
вздутые гневом глупой измены,
и перемены
мест и слагаемых равноценных, и поезда,
верные спутники, скорые, литерные, неустроенные
в разные стороны и в никуда
унося прошлый уют поцелуев,
звонков, разговоров,
долгих, безудержно ласковых
горестных споров,
и горы немытой посуды на утро.
Что-то ещё?
Крытые перламутром небес золотые узоры,
мурашки на коже,
твой запах шанели и ссоры,
и целую жизнь.
О, боже! Быть может
нам не к лицу уже больше
прощания и возвращения,
нас не удержит сомнение. Правильнее
было бы разом в лицо бросить слова
оскорбления.
Но мы не решаемся.
Жалостью скованы,
и нелюбовью.
к прошлому и потерям. И да,
мы расстаёмся.
Уехав в разные стороны и города.
Молча и навсегда.
И снова каталонский буйный норов
Рисует восхищенье стройных форм,
Изящество готических соборов,
И пылкого модерна белый шторм.
Иберия — родная мать искусства,
Заботливо бросая на ладонь
Жемчужину пленительного чувства,
Возносит к небесам святой огонь.
«О, женщины, вам имя вероломство!»
Наверное, причуда этих слов
Не знала б столь значительного сходства,
Не будь на свете города ветров.
Sagrada ли дарует бездну вкуса,
La Rambla развлекает тишиной,
Но дышит изумительным безумством,
Услада грёз и символ неземной.
В душе её звучит строптивый танец,
Вгоняя дрожь в изгибы древних вен,
Что Гауди, проказник-самозванец,
Назвал «стаккато вечных перемен».
В далёких уголках морских просторов
Колумб не мог отчизну позабыть.
Тот берег, где стоит волшебный город,
Который невозможно не любить.
Поныне лик прекрасен Барселоны:
Под звёзды устремляет купола,
Хранит покой для тысяч посвящённых,
И страстью гордо бьёт в колокола.
Немногих мест земли коснулась божья воля,
Не всем подарен сон диковинных чудес,
Но в городе Петра у северного моря
Вальсирует судьба под музыку небес.
Элегия живёт меж нитями каналов,
Как шёпот нежных струн в излучине Невы,
Ладонями домов и ликами кварталов
Под куполом седым балтийской синевы.
Печальный перебор сорвётся с уст гитары,
Да негой поспешит в узоры островов,
И каждый звук дугою вытянут усталой,
Мостами застегнёт изгибы берегов.
Тут плавный голос тих в невидимом порыве,
Там ярче и сильней и дыбится углом,
Цепей суровый стон, как рокотом в надрыве,
Ложится над рекой в хрустальный перезвон.
На Аничкове страсть, как вздыбленное время,
Слепые путы рвет натруженной спиной,
Но ей не суждено попасть ногою в стремя,
Под шорохи дождя и топот вековой.
Сквозь плавный поворот фасадов тонких улиц,
Струится вдоль реки расплавленный гранит,
И хором птичьих нот проспекты улыбнулись,
И город золотой мелодией звучит.
Немногих мест земли коснулась божья воля,
Но может быть господь, шутник и балагур,
Гуляя на ветрах у северного моря,
Дал голосу судьбы названье — Петербург.
Столиц полно шикарных в Старом Свете,
Больших, не очень, летом и зимой,
Но где ещё девчонку можно встретить
В носочках беленьких да с жёлтой полосой!
А тихие уютные кафешки!
Пирожных глазурованный запас,
И чтоб прогулки томные без спешки,
И старый Bridge, и очень даже Charles,
На сонной Влтаве ночью у причала,
Корабликов кружил пчелиный рой,
И чтобы жизнь, как лодочка качала,
И был со всеми свой, а не чужой.
Уж повидал места, вы мне поверьте,
Но тут несутся мысли вразнобой,
И не забуду аж до самой смерти
Носочки девушки с зелёной полосой.
И снова здесь, и чудно бесшабашен,
Где людный мост, натянутый в струну,
Красуется меж древне-чёрных башен,
Сцепляя Старую и Малую страну.
Молчит собор готическим фасадом,
С восторженным барокко за стеной.
Играет нам загадку маскарада
Над Староместскою причудливый Орлой.
Ну, где ещё такой возможен вечер.
Да только в Праге — это ж, боже мой!
Так, чтобы девушка веселая навстречу
В носочках беленьких да с красной полосой!
Кругом трдельки, сладкие оплатки,
Лицом суровый Вацлав на коне,
И в соусе печёные лопатки,
И бравый Швейк в потёртом сюртуке.
У пива вкус медового отвара,
С порога встретят нежно: «Дбрый дэнь!»
Заря встаёт под ласковое: «Рано!»
И повернуться на бок даже лень.
