Борис Верховцев - Норматив

В моём дворе был стол для домино,
Построенный самими игроками,
И я, дошкольник с толстыми очками,
Там как-то слово вычитал одно.

Я плюнул бы и дальше побежал
Не будь оно для чтения возможным,
Но слово было жутко односложным
И в память мне вонзилось как кинжал.

И я пытал товарищей своих,
Что это слово означать могло бы?
Они друг с другом спорили до злобы,
Но этот спор с годами поутих.

Сквозь тьму веков уйдя корнями в люд,
Теперь оно для многих будто фетиш,
И надпись ту уже не реже встретишь,
Чем «Пиццерия» и «Обмен валют».

У запястья блестит остриё,
Это всё. Моя ставка проиграна,
И под корень безжалостно выдрано
Безобидное чувство моё.

Переполнено сердце тоской,
Но винить тебя в этом не вправе я…
Кто-то пьёт у соседей за здравие,
Я же выпью за свой упокой.

Пошатнувшись на хилых стопах,
Догорала любовь, как в костре зола,
Ты сказала «Не дам!», как отрезала,
И рукою прикрыла свой пах.

На свете столько разной дряни,
Что этим трудно пренебречь…
Вот, например, курнёшь по пьяни,
Накатит вал, замедлит речь.

Блестя отвисшими губами,
Течёшь, как речка подо льдом,
И догоняешься грибами,
Потом с огромнейшим трудом.

Находишь старую кастрюльку,
Кудахчешь громко: «Ко-ко-ко»,
Кладёшь туда ещё граммульку
Густое варишь молоко.

И грузно на пол оседая
У непрогретых батарей,
На миг увидишь двери рая
И Боба Марли у дверей.

И понесёшься сквозь преграды
И сотни тысяч белых стен…
Блажен, кто верует, камрады,
А я, похоже, не блажен.

У села Большие Кочки
Где кружил осенний лист
Повстречались на мосточке
Эгоист и альтруист.

Друг на друга смотрят строго,
Руки сунули в трико,
Слишком узкая дорога,
Слишком падать высоко.

«Пропусти меня, зараза» —
Эгоист сказал, шипя
«А иначе нà два глаза
Станет меньше у тебя».

Альтруист вскричал спесиво:
«Так как я люблю людей,
Люди скажут мне спасибо,
Если сдохнешь ты, злодей!»

Двинул в пропасть эгоиста,
Завязав его узлом…
Так добро светло и чисто
Одержало верх над злом.

Я бы бросил всё к твоим ногам
От альпийских гор и до Урала,
От Канар и, скажем, до Багам,
Только бы ты, детка, не орала.

Я бы мог достать тебе Луну,
Разогнать ненастную погоду,
И рывком бы поднял целину —
Всё тебе, любимая, в угоду.

Жемчуга ловил бы по утрам,
И ничуть не хуже Тадж-Махала
Мраморный возвёл бы в поле храм,
Лишь бы ты от скуки не вздыхала.

И в порядке милой чепухи
Преподнёс Шампань с её винишком…
Но дарить французские духи —
Это, извини уж, как-то слишком… 

Погружаюсь, ухожу в постоянное
Состояние болезненно-пьяное,
И шуршу в нём втихаря, как растение:
Ночью — более,
Утром — менее.
И родные так и лезут с советами,
Книжки дарят, дивидишки с балетами,
Я, конечно, уважаю их мнение,
Но не более.
Даже менее.
А подарки их пропил безвозвратно я
И в такое впал пике преразвратное,
Что дня три потом сидел на рассоле я…
Да, не менее.
Даже более.
А она уж потихоньку спускается…
Вот теперь они, конечно, раскаются
И напишут в некролог извинения —
Кто-то более,
Кто-то менее.

В больнице номер тридцать шесть
Есть всё, что нужно для больницы:
Есть гардероб и пальмы есть,
Журналы, «Жёлтые страницы».

Везде комфорт, везде уют,
Сияют лампы мягким светом,
Буфет сравним по видам блюд
С номенклатурным спецбуфетом.

Полы начищены — блестят,
На окнах шторочки льняные,
В стерильных койках шелестят
Различной степени больные.

Вот только мрут, не перечесть —
Лечить никто их не умеет,
Но для больницы тридцать шесть
Сей факт значенья не имеет.

Сколько выслушать всего довелось,
Мол, в стихах твоих «ни правды, ни света»,
«Не умеешь — не берись», «лучше брось»,
«Что угодно делай, только не это»…

Я за спесь плачу кредиты сполна,
Я до пены загоняю Пегаса,
А в меня летят потоки говна
В форме критики «высокого» класса.

Но пока с горы не свистнет мой рак,
Для меня ваш едкий трёп — не преграда:
Как не надо — знает каждый дурак,
Да никто, увы, не знает, как надо.

Лишь только я душой простился с детством,
И взрослый мир открылся страшным сном —
Как в творчестве запахло декадентством
И прочим малорадостным говном.

И что бы я уже ни делал после,
Пытаясь обмануть себя в душе,
Стенанья расплодились и примёрзли
Каскадом отвратительных клише.

И лёгкость слов утрачена навечно,
И только тем забита голова,
Что радость коротка, а жизнь конечна —
Тем, что и так для всех — как дважды два.

— Это ты? — Это я… — Не узнал! — Не беда.
— Как дела? — Хорошо. Замечательно.
— Где живёшь? Как семья? — Я ушёл… — Навсегда??
— Навсегда. Насовсем. Окончательно.

— Ты работаешь? — Нет… — Почему? — А зачем?
— Ну а как же карьера? Стремления?
Хочешь дельный совет? — Я советы не ем.
— Я по дружбе, дурак… — Тем не менее.

— Так, выходит, ты счастлив? — Выходит, что да…
А к чему мне пустые страдания?
— Мне туда, а тебе? — Мне совсем не туда.
— Ну пока, будь здоров… — До свидания.

Вот это да! Вот это поворот!
Такого не представить и в бреду:
Мы думали, что он давно в аду,
А он, гляди, совсем наоборот!

Таится средь тропических кущей
В одной из лучших в мире флор и фаун,
Из ложечки кормясь у Евы Браун
Диетой из плодов и овощей.

Сосед по даче, Пресли, по утрам
Поёт бесплатно вечные хиты,
Гагарин дарит лунные цветы,
Которые выращивает сам.

Конечно, в это верится с трудом,
Но тот, кто у истории в долгу,
Да будет послан к фюреру-врагу
С приказом уничтожить этот дом.

А даже если там его и нет —
Взорвите всё в окрестных областях,
Проделав брешь в «пикантных» новостях
Дебильных одноклеточных газет.

Как истребить по-быстрому народ?
А способ даже очень немудрён:
Ведётся президент на эшафот,
Включается мобильный телефон.

Снимается на видео петля,
Фиксируются крики палачей:
«Умри, злодей, кебаб твою люля!»
«Ура, теперь верблюд его — ничей!»

А после уж преследуется тот,
Кто гадость эту выложил в сети,
Заводится на тот же эшафот,
И так по кругу, господи прости.