Яшка казанова - три года

какую мне рифму пристроить к слову «тобой»
может быть, маленький город типа тобольска?
там поселиться, поклеить в квартире обои
новые светлые – миленько, но неброско.

или, как это свойственно мне, «та боль»?
сон у друзей на простынках, не мятых сексом,
резкой полное отвыкание от «домой мне»,
резкое полное привыкание к «по соседству»

непостоянному, рваному, дикому… или «бог»?
что может быть ближе к тебе по сути?
запертый в шкаф, мой надоевший любовник,
август швыряет футбольный с криком «пасуйте!»

я плохо играю. щиколоток хандроз
не позволяет мне двигаться слишком бойко –
сентябрь победил, румяный живой подросток!
кусками мозаики рифму ищу с «тобою»,

режу ладони осколками, будто кай,
«вечность» выкраиваю из серебра и ситца.
пью горячительное, чтобы остыть – помогает,
лижет желудок, рыжее, как лисица,

совокупление виски и табака,
жжет, самое нежное переводя в закладки;
свежая осень раскалывается по бокалам,
распространяя запах по комнате. сладкий

дурман духов дополняет мой натюрморт.
найдена рифма и тут же проглочена. мелом
мечено все в моей тесной тугой каморке:
коснись меня пальцами – останусь на пальцах...
2005/08/31

спрячь меня между пальцами, как наперсточник – шарик.
у меня не осталось бензина внутри ни капли.
жизнь – потешный вокзал, состоящий из провожаний
голубых вагонов с летящими особняками
за окном. очевидно, мой поезд без остановок,
опьянев от собственной скорости, жжет пространство.
курит опиум в тамбуре старенький казанова,
языком катая по нёбу десятки «здравствуй».
будто воспоминания, каждое из которых
в память врезалось так, как в плечо врезается лямка
бельевая, белая, шелковая. итогом
остается одно – сидеть себе и калякать.

одиночество – это, то что не сунешь в верхний
ящик письменного стола, отложив до завтра.
за окном корабли. корабли покидают верфи,
пополам переламывая путь от себя – на запад.
одиночество – это то, что не спрячешь в сумку,
не уместишь в бокале, даже добавив вермут.
я смотрю на кожу, любуясь ее рисунком,
состоящим из тонких переплетенных венок,
из дорожек, ведущих к сердцу по лабиринту –
вот пройти бы каждую, занять бы себя на годы,
а у самого пульса, у самой кромочки ритма
обнаружить ребенка теплого и нагого.

ты не спросишь, а я не отвечу тебе, пожалуй,
отчего так болезненно детство во мне икает.
жизнь – потешный вокзал, состоящий из провожаний
голубых вагонов с летящими особняками
за окном.
2005/09/01

и веки мои придут в норму,
и вены мои впадут в море…
все будет новым, таким новым,
ептвоюмать! по последней моде.

шарфик на шею петлей тесной,
жидкий шафран по глотку в глотку.
психую, жду результаты теста –
а вдруг удалось укусить локоть (?)

жестокость – как способ прослыть сильной;
железность – как способ простыть насмерть.
гарсон, принесите еще сидра,
побольше! ну что это? курам на смех!
2005/09/05

моей болезни полгода уже. она
ничем не лечится. воскликнет любой местный житель –
вода в округе чем-то заражена,
не пейте ее, пожалуйста, воздержитесь!

а я глотаю, себе обжигая грудь
(у этой воды есть привкус вина и сажи),
чтоб каждую ночь ночь вступала со мной в игру –
в молчанку. ну-ка, кто первое слово скажет?

второе кто сумеет не догово…?
кто сможет уснуть, запирая себя на ключик,
как старый сундук с паранойей? и кто кого
чему-то особому за ночь эту научит?

ведь если резать, то сразу наверняка,
а у меня не хватает ни сил, ни слов, ни желаний!
столицу поясом верности держит МКАД,
не позволяя на градус от ожиданий

отпихиваться, доверив постам ГАИ
контроль за движеньем в пределах кольца. напрасно
себя я воображаю мустангом и
отчаянной иноходью выруливаю на трассу.

ведь если стреляться, то сразу и наповал,
минуя дуэли, оставив спать секундантов…
мой внутренний мальчик нелеп и аляповат,
он вовсе не может не биться, не рваться куда-то,

не жить каждый день без оглядки на то, что до,
что после, не плакать, когда ему больно и страшно;
порывы его удерживая с трудом,
кусаю губу до дырочки – привкус сажи,

но я опять целую тебя в лицо,
стараясь восполнить отсутствие сна и йода;
ты знаешь, твои глаза отражают соль
ко мне близлежащего чистого водоема.
2005/09/08

ты стала моим ювелиром. пускай
завидуют мне драгметаллы и камни.
ты режешь меня. под твоими руками
я мягче, чем воск, я тревожней песка.

ты режешь меня прихотливо, уже
к ландшафта особенностям привыкая.
ты режешь меня. под твоими руками
я плачу, как лед, нагреваюсь, как жесть.

ты режешь меня, проводя по нутру –
прозрачнейший надфиль коверкает ткани.
ты режешь меня. под твоими руками
я полуживотное и полутруп.

ты режешь меня аккуратно. прости,
что это досталось тебе. увлекаясь,
ты режешь меня. под твоими руками
я – жаркий сирокко, ребенок пустынь.

ты режешь меня: твой узор на плече...
твоя монограмма на каждой из камер...
ты режешь меня. под твоими руками
я – струнные: скрипочка? виолончель?

ты стала моим ювелиром вчера.
как это кроваво. и как это мило.
себе повторяю три тысячи раз:
ты все-таки стала моим ювелиром!
2005/09/15

я дарю тебе утро, его мягкокожую варежку
с шелковистой подкладкой, расшитой обертками снов –
ты красиво и медленно передо мной раздеваешься,
не снимая одежды. тумана бульон, как мясной,
только чуть понаваристей: люди, деревья, троллейбусы,
жигули, москвичи. и москвички различных пород,
словно гладкие кошки, сбежавшие в поисках лесбоса
из египетских пальцев. и женщина, за поворот,
уходящая так, будто вовсе сегодня не пятница,
будто вовсе не осень, и будто совсем не москва.
тень моя за тобой, как фата, как собака, как пьяница,
как ребенок ночной в белоснежных махровых носках.
тень моя за тобой, прикрывая тылы и от засухи
защищая тебя. будь со мной не равно будь моей?

аккуратно и жадно по косточкам тело обсасывать,
как тропинку прокладывать, как по-пластунски по ней…

я дарю тебе утро, его мягкокожую варежку
с шелковистой подкладкой, расшитой обертками снов –
как красиво и медленно ты надо мной издеваешься,
не снимая с курка указательный пальчик.
2005/09/19

мы дети-цветы. у нас сломаны стебли. и листья
окрашены в нежно-бордовый обилием вен,
насыщенных так, что любая готова пролиться.
мы дети-цветы, нас легко не заметить в траве.

легко, не заметив, на нас каблуком напороться,
срывая с нас кожицу, мясо втоптать в чернозем.
мы дети-цветы, мы отчаянны, как полководцы.
мы сладкую снежную сказку в запястьях везем.

она, как любовь, безусловна, как секс, многолика,
как страсть, горяча и, как боль, приучает к врачу.
мы дети-цветы. мы содержим ее миллилитры,
играем с ней в шашки, всегда практикуя ничью.

и каждый желающий может взорвать нас зубами,
чтоб тронуть глоток этой сказки, как сперма, густой.
мы, дети-цветы, очень рады подобной забаве,
мы – первое блюдо обеда, мы руки на стол

ладонями вверх, затянув выше локтя манжеты
рубашек, крахмаленных горничной города пи,
кладем, обнажаясь, чтоб нашим возлюбленным жертвам
удобнее было впиваться и сладостней пить

сквозь трубочку? лед добавляя? как будет угодно!
мы дети-цветы, мы послушны, покладисты и
прекрасны... ты видишь мое неприкрытое горло?
в нем комом беспомощным сказка другая стоит.

она для тебя. я немного ослаблю ошейник
и голову чуть отклоню, приглашая почти
войти в меня ртом глубоко-глубоко. неужели
ты снова откажешься милым визитом почтить
мое неприкрытое горло? подумай! там вкусно!
там сказка, которой язык не касался ничей!

мы дети-цветы. мы себя превратили в искусство,
поверив, что это спасет от бессонных ночей.
2005/09/19