«В соседней комнате шаги…»
В соседней комнате шаги…
Она пуста, и пуст весь дом.
Дожди давно уж за окном
Звенят мечами, как враги.
Кто там пришел? Кто ходит там?
Не бойся, появись, войди…
И с сожаленьем погляди:
Как тень, как призрак стал я сам.
«Моя печаль всегда со мною…»
Моя печаль всегда со мною,
Мои огни всегда в тебе.
Как бы под снежной белизною
Земле подобен я в судьбе
Неметь, и стынуть, и таиться,
И с первым ласковым лучом
Зеленой ярью всколоситься,
Свой напрягая чернозем.
«Я быстро напиваюсь пьяным…»
Я быстро напиваюсь пьяным,
Когда ты вдруг меня не любишь
И жизнь сияющую губишь
С отчаяньем, как пламя, рьяным.
Ты мне дыханье, ты мне воздух,
Ты мне мгновенье, ты мне вечность,
Ведь ты единственный мой отдых,
Ведь вся в тебе моя беспечность.
«Мне нравится владеть судьбою…»
Мне нравится владеть судьбою
Прекрасных, беззаветных дев,
И странно слышать над собою
Твой непонятный женский гнев.
Ты хочешь мстить, сама в сиянье
Девической своей красы
Мне роковое дав лобзанье
И расплетя конец косы?
Иные ему изменили.
М. Лермонтов
Шестидесятница родная!
Как счастлив я, что ты мне мать!
Люблю, когда, припоминая,
О прошлом ты начнешь мечтать,
Как в честь тебя седоволосый
Тургенев молвил комплимент,
Как ты, отрезав диво-косы,
Очки надела вместо лент.
«Счастливый путь, родимый наш, великий…»
Счастливый путь, родимый наш, великий,
Краса веков и сила наших дней!
Средь всех ты был как светоч тихий
Зажженных в человечестве огней.
Всю жизнь ты шел. И путь последний здешний
Был к матери-земле на грудь,
Чтоб, с ней вздохнув вольней и безмятежней,
Уйти в бессмертный свет. Счастливый путь!
«В лавчонке тесной милого глупца…»
В лавчонке тесной милого глупца
Твоих творений первое изданье
Приобрести — какое ликованье! —
Смятенно чуят веянье творца…
Как дороги истлевшие листы,
Ритмичный трепет каждого абзаца,
И типография Эдварда Праца,
И титула надменные черты!
«Бальмонт, наш пленительный, сладостный гений…»
Бальмонт, наш пленительный, сладостный гений,
Владыка созвучий, волшебник словес!
Как счастлив я, пленник твоих упоений,
Свидетель твоих неизбывных чудес!
Ты в серое время запел свою песню,
Ты пел иступленно в огне и дыму,
Когда разоряли безумную Пресню,
Так пой же и ныне, в полдневную тьму!
«Он страшен мудростью змеиной…»
Он страшен мудростью змеиной
И накипью бесстрастных глаз;
За тонкотканной паутиной
Он холоднее, чем алмаз.
Но в миг единый, в миг нежданный
Вдруг сердце вспыхивает в нем
И озаряет мир туманный
Всечеловеческим огнем.
«И зачем-то загорались огоньки…»
«И зачем-то загорались огоньки»…
Древний! Вечер надвигается. И звон
Дальней вечери доносится с реки.
Отдаю тебе, печаль, земной поклон.
Нет, не лика, потускневшего в годах,
И не плоти отцветающей мне жаль.
Ты о голосе, звончайшем на пирах,
Шелести плакучей ивою, печаль!
«Я и днем, и в тихий вечер приходил…»
Я и днем, и в тихий вечер приходил,
В землю зимнюю стучался и молил
И прислушивался к жизни под холмом —
Только ветер пел смешливым голоском.
Ничего здесь не осталось, ничего!
Видно, вправду под могилами мертво!
Где ж огонь, что вихрем ярым мир ожег?
Безответно улыбался звездный лог.
«Тайным утром, в час всеснежный…»
Тайным утром, в час всеснежный,
О тебе — в тиши, не вдруг, —
Так подумалось мне, друг:
Опечаленно-мятежный,
Кроткий духом, мукой мудрый,
Дерзкий речью, люб мне он,
Пленник медленных времен,
Путник ночи серокудрый.
«Седой и юный, Руси простивший…»
Седой и юный, Руси простивший
И каземат свой, и кандалы,
Скажи, видал ли средь звездной мглы,
В нее пытливый свой взор вперивши,
Такие страны, как этой дикой
Руси родимой ночная гладь,
Где жизни буйственно великой
Дано так жалко трепетать?
«С какой тоскою величавой…»
С какой тоскою величавой
Ты иго тяжкое свое
Несешь, вымаливая право
Сквозь жизнь провидеть бытие!
Уж символы отходят в бредни,
И воздух песен снова чист,
Но ты упорствуешь, последний,
Закоренелый символист.
«Звериный цесарь, нежити и твари…»
Звериный цесарь, нежити и твари
Ходатай и заступник пред людьми!
Скажи, в каком космическом пожаре
Ты дух свой сплавил с этими костьми?
Старообрядца череп, нос эс-эра,
Канцеляриста горб и дьяковы персты.
Нет, только Русь — таинственная эра —
Даст чудище, родимое, как ты.
«Как только вспомню этот голос…»
Как только вспомню этот голос,
Произносящий стих Гомера, —
Мне мнится: сфера раскололась,
Веков сияющая сфера.
И запевает дед поэзий,
Для нас воскреснувший прекрасно,
Средь жизни, гибнущей в железе,
О жизни, с мудростью согласной.
«В сердце дверь всегда открыта…»
В сердце дверь всегда открыта
У того, кто сердцем чист…
Тлела осень, падал лист,
Море пенилось сердито.
Хвойный лес шумел тревожно,
Мы пришли в твой нежный сад.
Вот и все. Ужели можно
От тебя уйти назад?
«О Леонардо, о планетах ближних…»
О Леонардо, о планетах ближних,
И о Психее, пойманной в пути;
О радии, о взрыве схем недвижных
Беседуя в творящем забытьи, —
В глазах пытливых (а костяк Сократа)
Огонь блаженный подглядеть люблю,
Ликуя веще: разум бесноватый
Издавна был ближайшим к бытию.
«Как воду чистую ключа кипучего…»
