Лена юбку себе кроит,
Древним "Зингером" стучит.
В телевизоре ансамбли.
По второй программе – грабли,
По четвертой – дирижабли,
За окном – фонарь торчит.
Петя молча схрумкал сушку
И, поглаживая брюшко,
– Выпьем, бедная старушка, -
Тихо Лене предложил.
– Замолчи! Услышат дети! -
Лена цыкнула на Петю,
Понимая так, что Петя -
Для вытягиванья жил.
…Буря нервничала, выла,
Лена юбку себе шила,
Параллельно с эти жилы
Вынимая из Петра.
…В телевизоре гудело,
Шли бои за Наше Дело.
…Лена с Петей, тело в тело,
Помирились до утра…
1989 ноябрь
Скажите-ка мне, мудрецы, почему
Дошёл я до этой железной зимы,
И как, провалившись по пояс во тьму,
Я выбраться смог из хохочущей тьмы?
Не верю, но всё же свершилось. Хожу
По снежным дорогам с улыбкой хмельной.
А дома я нож под подушкой держу,
Всего сантиметров пятнадцать длиной.
Я чёрен по пояс – что ж, липкая тьма
Не очень-то хочет меня отпускать.
Смогу ли ножом я разрезать дурман?
Смогу, очевидно. Но слишком близка
Граница меж светом и зыбкою тьмой…
И нечего, видно, сказать мудрецам.
Мой жребий не сладок, но всё-таки – мой!
И знаешь, во тьме он свечою мерцал.
декабрь 1989
Чем интраверт отличается от экстраверта?
Тем же, наверно, чем Ваше письмо от конверта,
Чем отличается тощий огрызок от груши,
Или, положим, как Ельцин от мистера Буша.
Это, конечно, примеры довольно плохие
И в методическом плане вредны для здоровья.
Но в экстраверте бунтуют слепые стихии,
А в интраверте стихи перемазаны кровью.
Ваше письмо, вероятно, тому подтвержденье.
Помните, в полночь мы шли с одного дня рожденья.
Я уж забыл, и кому исполнялось, и сколько…
Помню, как плавала в чашке лимонная долька.
Кислая доля, конечно, нам после досталась:
Все интраверты обтрепаны западным ветром,
А эктраверты тихонько вплывали в усталость
И получали за это квадратные метры.
Я не в обиде, да только чего же Вы снова?
Ведь не заменишь год Лошади годом Коровы.
Мы отличаемся. Это уж, знаете, точно.
Это всем ясно. Особенно долгою ночью.
1990 (январь)
Помните? (Вы не помните)
…Снега ошметки в комнате.
Не отряхнул я обуви,
Хоть и глядели в оба Вы.
Помните – чайник вздрагивал,
Вы глядели обиженно,
Словно налил я браги Вам,
А не цейлонской жижицы.
Помните – белым чертищем
Вьюга ворвалась в форточку
И заплясала бешено.
Это послали депешу нам.
Смысл – что все отменяется,
Так что пора одеться мне.
Судьбы ж не подчиняются
Акциям и дирекциям.
Вы не помните… Мало ли
Было подобных случаев?
Может, я мало Вам чаю лил?
Впрочем, и это – к лучшему.
1990 (март)
Повар, готовящий острые блюда,
Ты мне мерещиться начал повсюду,
В белом, как лоб мертвеца, колпаке,
С длинным ножом в волосатой руке.
Я же не звал тебя, даже не думал!
Но то ли ветер особенный дунул,
То ли плохое влиянье планет -
Каждую ночь ты приходишь ко мне.
Повар с кошачьими злыми глазами,
Знаю, какими делами ты занят,
Знаю, чьей кровью измазан твой нож!
Только меня ты к себе не возьмешь.
Вспышка! И сразу картина другая:
Я под дождем от тебя убегаю.
Лужи, помойки, кусты, гаражи…
Синяя жилка на шее дрожит…
Знаю, где кухня твоя притаилась,
Кто тебе дал и сноровку, и силу.
Что усмехаешься из-за угла?
Нет, не обманешь, исчадие зла!
Знаю, кого ты, усатый, боишься
И на кого шепотком материшься.
Силу Его не украсть, не сломать,
Не раздавить, не зарезать, не смять.
Не предусмотрено в дьявольском плане
Это гудящее синее пламя.
Ты от него убегаешь, визжа -
Ни колпака, ни тупого ножа!
…Я просыпаюсь. Обычное дело.
Злобная муть от меня улетела,
Да и не помню я этот сюжет…
Только вот кровь запеклась на ноже.
1990 (апрель)
Недоучившиеся инквизиторы
Идут, конечно же, в чекисты.
Неполучившиеся композиторы
На заседаниях речисты.
Несостоявшиеся передвижники
Всю землю вымазали алым,
А неудавшиеся чернокнижники
Гремят каким-нибудь металлом.
Все это, понимаете, естественно -
Никто не вылезет из кожи,
И тот, кто выпекает тесто нам -
Попутно может дать по роже.
И недоделанные минусы
Всегда стремятся в полуплюсы,
А кто с утра в махатмы ринулся -
Под вечер ходит с мощным флюсом.
И все же броуновское движение
Чекистов-пианистов-бесов
Похоже на самосожжение
Уставшего быть другом леса.
А стало быть, надежда все-таки
От инквизиции сбежала.
– Куда их черт несет таких?! -
Ей вслед уборщица визжала.
Но обозлившаяся старушенция
Попала все же пальцем в небо,
Как, впрочем, свора выдвиженцев и
Заведующие нашим хлебом.
ВСЕ ПОЛУПЛЮСЫ С ПОЛУМИНУСАМИ
ДАЮТ В ИТОГЕ НУЛЬ ДЫРЯВЫЙ.
А тьма? Да скоро минет это все,
Так что расстраиваетесь зря вы.
1990 (апрель)
На горизонте уж давно
Не видится хорошего.
Был Бог, да только все равно
Мы продали за грош Его.
Был лысый вождь, усатый вождь,
Бровастый был и меченый…
Но все равно железный дождь
Вдолбил нам: "Делать нечего."
Как много было фонарей
И дудочек, и лампочек!
Да и прожектор на горе
Какой-то хмырь со зла включил.
И что же делать нам теперь?
Неужто пить глотками ром?
Уже открыта настежь дверь
Огромной нашей камеры.
И кто уйдет за горизонт,
Кто в глубь земли зароется -
А кто раскроет пестрый зонт
И снова перестроится.
1990 (апрель)
Понимаешь, какая выходит мура…
Мы напрасно искали костра.
Мы блуждали в степи и в еловом бору,
Мы вползали в слепую дыру,
И на пыльных дорогах, и в грязном снегу,
На ходу, на лету, на бегу,
В кабинетах, в подвалах, в трамваях ночных
И конечно, в мирах иных.
Уходила весна, приходила весна,
Явь сменялась обрывками сна,
Но нигде не пылали костры, и нигде
Не маячил усатый злодей.
Шли дожди, выли ветры, бесилась метель,
Время делало массу петель,
Убегали друзья, врал Верховный Совет,
Созревали стихи в голове…
А костра не предвиделось, не было плах.
Мы как белки вертелись в делах,
И не спали, бывало, с утра до утра…
И я понял – не будет костра!
Ведь сгореть – не проблема, сгоришь в полчаса,
А у нас – в сотню лет полоса.
И придется по улицам мокрым идти.
…Так что ты, если сможешь, прости.
1990 (апрель)
На съемочной площадке
Снимают фильм про ад.
Художникам не сладко,
И режиссер не рад.
Все знают, что об этом
Не следует снимать,
Но пьют из речки Леты,
Ругаясь в душу мать.
А там – скалистый берег,
Там сыро и темно.
…Давно никто не верит,
Что это все кино.
1990 (апрель)
Отцветает сирень, господа,
И не скажешь: "Постой, обожди!"
…Ну а с неба сочится вода.
Что за лето – сплошные дожди!
Тротуары в узорах морщин,
Светофоры сквозь дымку горят,
Ну а мы без особых причин
Напеваем все песни подряд.
Почему, господа, отчего?
Неужели в предчувствии той?
…Впрочем, все мы с куста одного,
Всем лежать под гранитной плитой.
И плохого в том, право же, нет.
Так и надо – не все ж нам гулять,
Верить в расположенье планет,
Синих кур на газу опалять.
Господа, отцветает сирень,
Отмывают нам душу дожди,
Услаждает нас пенье сирен
(Или "Скорой" сирена гудит).
Вот и все, господа, вот и все.
Разойдемся пока по домам.
Все свое мы с собой унесем.
…Над асфальтом клубится туман.
1990 (июнь)
Июльский вечер. Дождик был.
Асфальт, конечно же, блестит.
Летает ангел без трубы
(И оптимистам это льстит).
Еще один растаял день -
А нету Страшного Суда.
Лишь синяя упала тень
И белая зажглась звезда.
Все как всегда. Мила, юна,
Выходит дева на балкон,
Висит ущербная луна
И где-то слышен телефон.
Пусты песочницы-грибы,
Уходят парочки домой.
…Летает ангел без трубы,
