В Москве
Перевод Д. Самойлова
Открыты взору белые
просторы.
Ударили куранты.
Час который?
По Красной площади
иду с мечтой о Ленине.
И бьется сердце.
Это ритмы времени.
Стихи о Праге
Перевод Б. Лейтина
Твой образ осенью в туманной сини неба
растаял, как дыханье на стекле.
Я жажду уст твоих, как жаждет корки хлеба
голодный нищий в моросящей мгле.
В просторы я вхожу обманчиво пустые,
где листопад меж белых башен тих.
Люблю, люблю твои мгновенья роковые
и музыку на островах твоих.
Ты в ночь мою войдешь, и явственно для слуха
раздастся топот войск. В мой чуткий сон
ворвется шум плотин, гул парков, сонмы духов,
блеск волн и стали звон.
Под веками твоих свинцово-тяжких статуй
спи на распутье всех дорог,
в сугробах злых времен, минувших дней глашатай,
тоскующий призывный рог.
Вот с факелом в руке танцуешь ты над бездной,
красавица в расцвете лет.
Я с именем своей отчизны бедной
иду сквозь тьму ее — в рассвет.
«Быть свидетелем последнего сраженья…»
Перевод Е. Винокурова
Быть свидетелем последнего сраженья,
что угрюмо зреет в глубине…
А чего просить у провиденья?
Чтоб глаза оставило при мне.
Быть свидетелем стремительного роста
мира, что осилил столько сил…
И посметь сказать — как это просто:
«Хорошо, что есть я и что был».
{91}
Песня шестеренки
Перевод Б. Слуцкого
Рядовой солдат пехоты — он не ведает заботы,
за него — ему на счастье —
мыслит высшее начальство:
взводные, ефрейтора,
фельдфебели, унтера.
Взводные, ефрейтора, фельдфебели, унтера!
И за вас, на ваше счастье,
мыслит высшее начальство —
прапорщики молодые, капитаны удалые.
Прапорщики, капитаны — в голове у нас романы,
но за нас, на наше счастье,
мыслит высшее начальство.
За нас думает штаб.
Офицеры мы штабные, любим деньги наградные.
И за нас, на наше счастье,
мыслит высшее начальство,
за нас думает генерал.
Генерал живет безбедно,
генералу думать вредно.
Министерство для того,
чтобы мыслить за него.
Министерству же, понятно,
думать тоже неприятно.
Небольшая в этом честь,
если генералы есть.
Генерал живет безбедно,
генералу думать вредно.
Он уж стар, он уж слаб.
За него пусть мыслит штаб.
Офицеры мы штабные, любим деньги наградные.
И другие господа
думают за нас всегда —
прапорщики молодые, капитаны удалые.
Прапорщики, капитаны — в голове у нас романы,
мы пируем, веселимся,
думать вовсе не стремимся.
Наш фельдфебель и капрал
все дела и сам решал.
В голове же у капрала
мыслей тоже слишком мало.
Взяв винтовку, рад не рад,
Пусть-ка думает солдат.
Пролог
Перевод Л. Мартынова
Коня крылатого седлать, поэт, не станем,
нам не витать в заоблачном просторе,
с землей связали нас любовь, и гнев, и горе,
мы эту землю не оставим.
Без верных крыльев верного Пегаса
нелегок путь, но ты из-под ладони,
как странник, разглядишь на небосклоне
цель путешествия, и, может статься,
туда удастся
пешком добраться.
О, дайте, матушка, благословенье!
Не плачь, сестра, возлюбленная. Лучше
благословите вы мое оружье
и уповайте. Ждите возвращенья.
Друзья мои, вы явственней, чем прежде,
меня бросаете в последний час разлуки,
но все ли знаете, что я — в одной надежде:
на ваши руки!
Наступит время — время наступило!
Вот мой клинок. Звенит о шпагу шпага.
Луч солнца! Если б мог тебя вонзить я
в глубины мрака!
Наступит время — время наступило!
Все хлопоты закончил, завершил я.
Убил ли, боже? Хорошо ль убил я?
Дай силу мне.
Уверенности силу!
Посвящение
Перевод Б. Слуцкого
Нет, не случайно сквозь «измы»
всяческой породы
пророс лавр ленинизма
и осеняет народы.
Сквозь всевозможные «измы»
только один из стольких —
бесспорный лавр ленинизма,
выигравший историю!
«Сильней, чем плач воды на перекатах…»
Перевод Н. Матвеевой
Сильней, чем плач воды на перекатах,
туда манит меня паром знакомый,
где утки опускаются все в более
глубокие и сладкие затоны.
Вы можете их угадать заранее
по блеску в воздухе,
покуда стая
кружится в ожидании свидания
с печалью уток древнего Китая.
Они умчатся, — тростники останутся
их шорохом шуршать первоначальным…
Они сегодня на Градчаны тянутся;
и вот — одна, и тоже — на Градчаны…
Сквозь тучи,
мимо башен с гордым прошлым,
летит… И шея нежная ранима…
Не знаю, что мне делать с этим перышком:
она его на берег уронила.
В трамвае
Перевод Б. Слуцкого
Ребята едут из лесхозов,
шумят в трамвае, на площадке.
Весьма изящную блондинку
коробят эти непорядки.
Она домой из театра едет.
Не на такси. Пришлось — в трамвае.
В клубок свернувшись по-барсучьи,
она тихонько злость срывает.
В меха кокетливо упрятанную,
высовывает дама голову
на шум ликующей площадки,
на смех бригадника веселого.
Она плечами пожимает.
Лиса седая шерсть ерошит —
подарок пана фабриканта
за этот год, что вместе прожит.
Где вы расстраивали нервы?
Над чем вы целый день трудились?
Таскали перстни и браслеты?
В наряды новые рядились?
Американская прическа
и кружев белизна брабантских
не стоит грязи на ботинках
смеющихся вот здесь бригадниц.
Пусть нос лиса седая морщит
на ваших дорогих обновах.
Стократ дороже мне охапки
ветвей заснеженных, сосновых,
которые везут в подарок
(все — свежее и все — лесное!)
простоволосые девчата,
смеясь за вашею спиною.
Как убиваете вы время,
вы — то брюнетка, то шатенка?
Включаете радио — Лондон?
Волос меняете оттенки?
А кто опрыскал вас духами,
что Францией благоухают?
С такими длинными ногтями
и на рояле не играют.
Вы любите литературу?
Я вижу книжку на коленях.
Она успешно согревает
живот, привыкший к сытой лени.
Когда, еще совсем недавно,
мы к голодухе привыкали,
нетронутую отбивную
вы от себя отодвигали.
В обед — вам гренадин предписан.
Лимонный сок — на ужин пьете.
О сбережении фигуры
вы в круглосуточной заботе.
В каком убожестве ужасном
вы провели младые годы —
уже низвергнутого мира
уже отвергнутая мода!
Вы — худосочнее, бледнее,
больнее ландышева цвета.
А для чего? Для сохраненья
осиной талии все это.
Для сохранения химеры —
красы, которая не в моде
и не приносит дивидендов
ни на Парнасе, ни в народе.
Морщин красноречивых веер.
В глазах угасших спит усталость.
Они подведены до сини,
но это оттеняет старость.
Быть может, фабрикант ваш бывший
еще не сразу вас оставит:
за бывшие свои заводы
бутылку с вами он раздавит
и в напомаженные губы,
что улыбаются несчастно,
высокомерно улыбаясь,
он влепит поцелуй бесстрастный.
Глаза, которые потухли
и не сияют вечерами,
прижмет к пенсне, к толстенным стеклам,
как бабочку — к оконной раме.
Искусанные ваши губы
под жирным кремом вянут, старясь,
и все-таки остался выход,
два выхода у вас осталось.
Угаснут пурпурные ногти,
и сникнете вы вместе с ними.
А может быть, привыкнут ногти
сдирать кору с больной осины,
как это делают в посадке,
которую болезни точат,
бригадники, что на площадке
над вами весело хохочут.
Я спрашиваю, что вы мните,
ленивая, большая кошка,
когда вы пальчик свой слюните
и трете шелк чулка немножко?
Два выхода: начать работать
или же кончить жизнь у Влтавы,
плыть по ее спокойным волнам
Офелией, без лилий славы.
