* * *
Однажды на пиру, гостей пленяя,
Кружилась в пляске пери молодая.
Не помню: жар сердец иль огонек
Светильни полу платья ей поджег.
Она, увидев это, рассердилась.
«Не гневайся! – сказал я. – Сделай милость!
Ведь у тебя сгорела лишь пола,
А весь мой урожай сгорел дотла».
Влюбленные друг в друга – дух единый.
Коль суть цела – не жаль мне половины.
Внимал я песням старца одного,
Что вот – ушел в пещеры сын его.
Исчах отец в разлуке, одинокий.
Но сын его ответил на упреки:
«С тех пор как я услышал глас творца,
Нет для меня ни друга, ни отца.
С тех пор как наступило просветленье,
Все в мире для меня – лишь сновиденье!»
Тот не пропал, кто от людей ушел,
Кто духа свет утраченный обрел.
Есть люди, чистой преданы любви, –
Зверями ль, ангелами их зови, –
Они, как ангелы, в любви и вере,
Но прячутся в пещерах, словно звери,
Они воздержанны, хоть и сильны,
Они премудры, хоть опьянены.
Когда они в священный пляс вступают,
То в исступленьи рубище сжигают.
Они забыли о себе. Но все ж,
Непосвященный, ты к ним не войдешь.
Их разум – в исступлении, а слух
К увещеваниям разумным глух.
Но утка дикая не тонет в море.
Для саламандры ведь пожар – не горе[97].
Вот так и многотерпцы, – ты скажи, –
В пустыне живы божий мужи!
Они от взоров всех людей сокрыты,
Они не знатны и не имениты.
Не добиваются людской любви,
Довольно вечной им одной любви.
Они – плодовый сад щедрот безмерных,
А не злодеи в облаченьи верных.
Они скрываются от глаз людских,
Как жемчуга в жемчужницах своих.
Не хвастаются, не шумят, как море,
Блестя жемчужной пеной на просторе.
Они – не вы! Вы – внешне хороши,
Но в обликах красивых нет души.
И не прельстите вы царя вселенной
Ни красотой, ни роскошью надменной.
Когда бы стала перлами роса,
То перлов не ценилась бы краса.
Как по канату, доблестный и верный
Пройдет и без шеста над бездной скверны.
Дервиш в блаженном хмеле изнемог,
Внимая зову: «Эй! Не я ль твой бог?»
Кто зовом тем навеки опьянится,
Тот никаких мечей не устрашится.
Жил в Самарканде юноша. Был он
Индийскою красавицей пленен.
Она, как солнце, чары расточала,
Твердыню благочестья разрушала.
Казалось, красоту, какую мог,
В ней воплотил миров зиждитель – бог.
За нею вслед все взгляды обращались.
Ее встречавшие ума лишались.
Влюбленный наш тайком ходил за ней.
И раз она сказала гневно: «Эй!
Глупец, не смей, как тень, за мной влачиться.
Не для твоих тенет такая птица.
Не смей за мною по пятам ходить.
Не то рабам велю тебя убить!»
И тут влюбленному промолвил кто-то:
«О друг, займи себя другой заботой.
Боюсь, ты не достигнешь цели здесь,
Л потеряешь даром жизнь и честь!»
Упреком этим горьким уязвленный,
Вздохнув, ответил юноша влюбленный:
«Пусть под мечом я голову мою
В прах уроню и кровь мою пролью.
Но скажут люди: «Вот удел завидный!
Пусть от меча любимой – не обидно».
Меня позорить можешь ты, бранить, –
Я не уйду. Мне без нее не жить.
Что мне советуешь ты, ослепленный
Тщетою мира, лишь в себя влюбленный?
Она добра и благости полна,
Пусть хоть на казнь пошлет меня она!
Мечта о ней меня в ночи сжигает,
Л утром снова к жизни возрождает.
Пусть у ее порога я умру,
Но жив, как прежде, встану поутру!»
Будь стоек всей душою, всею кровью.
Жив Саади, хоть и сражен любовью.
Сказал от жажды гибнущий в пустыне:
«Счастлив, кто гибнет в водяной пучине!»
Ему ответил спутник: «О глупец,
В воде иль без воды – один конец».
«Нет! – тот воскликнул. – Не к воде стремлюсь я,
Пусть в океане Духа растворюсь я!»
Кто жаждет истины, я знаю, тот
Без страха бросится в водоворот.
Не дрогнет в жажде знанья, не остынет,
Хоть знает он, что в тех волнах погибнет.
Любовь, влюбленный, за полу хватай.
«Дай душу!» – скажет. – Душу ей отдай.
Ты внидешь в рай блаженства и забвенья,
Пройдя геенну самоотреченья.
Труд пахаря в пору страды суров,
Но пахарь сладко спит после трудов.
На сем пиру блаженства достигает
Тот, кто последним чашу получает.
Мне это раз поведали дервиши,
Те, что душой царей земных превыше:
«Один старик, не ведая, чем жить,
Близ храма милостыню стал просить.
Ему сказали: «Здесь – не дом вельможи,
Ты милостыни здесь не жди, прохожий!»
«А чей же это дом? – старик в ответ. –
Чей дом, где бедным милостыни нет?»
«Умолкни! – крикнул страж. – Исполнись страха!
Не видишь разве? Это дом аллаха!»
Михраб священный увидал старик,
И, на ступени пав, издал он крик:
«Ведь это божий храм, жилище чуда!
Как мне без радости уйти отсюда!
Мной, бедняком, никто не пренебрег,
Неужто здесь не пустят на порог?
К тебе я, боже, руки простираю,
С пустой рукою не уйду я, знаю!»
Так простоял тот старец круглый год
У врат, куда молиться шел народ.
Сурово мимо шли единоверцы.
И вот у старца ослабело сердце.
И сторож в час обхода своего
Увидел умирающим его.
Старик пред смертью щебетал, как птица:
«Блажен, кто в дверь предвечного стучится!
Он вечный рай обрел!» Я не слыхал
Досель, чтобы алхимик унывал;
И он без счета тратить злато будет,
Пока из камня злата не добудет.
Ценою злата можно все добыть,
Но только сердца друга не купить.
Красавица тебе ли надоела,
Бросай ее, ищи другую смело.
Упреков кислоликой не сноси,
Огонь струею свежей погаси.
Но если нет по красоте ей равной –
Стезею прочь не уходи бесславной.
И откажись, – когда нельзя простить, –
От той лишь, без которой можно жить.
Дервиш не спал, и не пил, и не ел,
Молился он, других не делал дел.
И на моленья голос внял ответный:
«Эй, старец! Все твои молитвы тщетны!
В мир уходи. Как люди все, живи.
Небесной недостоин ты любви!»
И вновь дервиш не спал, не ел, молился.
Тут в нем мюрид ближайший усомнился.
Сказал он: «Все мольбы твои – тщета.
Не для тебя небесные врата!»
«О дерзкий раб! – дервиш ему ответил. –
Надеждой путь отверженного светел!
От этих врат мне некуда уйти,
Другого нет передо мной пути.
Не думай, коль от пира ты отбился,
Что я и сам от бога отвратился.
Лишь попрошайка, получив отказ,
В другую дверь стучать бежит тотчас.
Пусть я отвержен, но в любви и вере
Я тверд. И я другой не знаю двери!»
И смолк, и вновь он пал главой во прах,
И вновь раздался глас в его ушах:
«Явил ты доблесть на стезе суровой,
И здесь тебе прибежище готово».
