Дмитрий Щедровицкий - Из восьми книг

Растенья благодарны и смиренны,
Но благовестников, увы, так мало
Лес избирало истины ареной,
Чтоб зелень изумленная внимала!
Однажды Будда проповедал рыбам,
И снизошел до птиц Франциск Ассизский,
И обращался к безднам и обрывам
Какой-нибудь социалист российский...
А про деревья – начисто забыли.
Но, отирая ноги волосами
Дымам фабричным – истуканам пыли,
Они безгласно поучают сами...

Небольшой человечек
В лиловом кафтане
Средь селений овечьих,
Где холмы-пуритане
Сохраняют приличье
И блюдут безразличье,
Где леса – в увяданье,
И все сдержанней речь их,
Чуть живут поселяне
На правах своих птичьих
И читают преданья
О минувшем величье, —
Небольшой человечек
Начинает свой танец...
И сквозь облачный сланец,
Сквозь слюду вместо стекол —
Кто-то очень высокий
Смотрит, как сей посланец,
Повторяя движенья
Серафических войск,
Производит сближенье
Душ, событий и рас...
Взгляды плавятся. Воск
Растекается желтый.
Вроде, по воду шел ты,
Но душа поддалась —
И включается в танец!..
Осветились поля,
Пляшут женщина, старец,
Небеса и земля!
То ведет хороводы
Воскрешенных надежд
Дальних звезд воевода —
Ближний каждому – Бешт...

У судеб в кровавой лавке,
Вся в черном, вдова Россия
Стояла поодаль от давки —
И ни о чем не просила,
Рассветных стихов и звонниц
Сжимая последний червонец...

Бог, как странник, лишенный крова,
Города обходил ночами:
Кто поведает муки Слова,
Обреченного на молчанье?
В тяжком обмороке камней —
Бог, подземных глубин немей!
Но травинка грунт пробивает,
Немоту – голосок чуть слышный:
Это в новую ночь Всевышний
К нам единственным звуком взывает,
Самый ясный и самый целебный – Звук,
Согласный со всею вселенной!
Рядом – Гласный. И это – так много,
Что и птицы садятся на плечи.
Но взлетевший от Птичьего Слога
Ко святой Человеческой Речи —
Знает цену дарам и утратам:
Льдистым садом подернуты стекла,
И, чтоб Слово навеки не смолкло —
Он молчит пред Пилатом...

О, близость мелодий!
Различья развей:
К единой свободе —
Давид и Орфей!
Единство воспело,
И нет уже двух —
Влекущее тело,
Провидящий дух!
Два слившихся диска
Побед и обид —
О тайна единства:
Орфей и Давид!
И сумрак, редея,
Пропустит рассвет,
Где нет иудея,
И эллина нет!..

Слышу: умер старик Смыслов.
С ним, соседом, мы были чужие —
Не встречались, хоть рядом жили,
Не сказали за жизнь двух слов.
Но пред тем, как сады зацвели,
Он на солнце стоял у забора:
«Лучший срок наступает!
Скоро Будет свадьба у всей земли!..» —
Так сказал он. И это слышал
Только воздух весенний и я,
А душа поднималась все выше,
Золотые секунды лия.
Лучший день! У меня – на восходе,
У него – на закате души.
Но и зори пред тьмой хороши
В набегающе-нежной природе.
Мы – наперсники этого дня.
Мне старик, умирая, кивает.
Он, чужой, вразумляет меня,
Что чужих на земле не бывает.
Боже Господи! Ты ведь знаешь —
Мы, как рыбы, дрожим на песке...
Для чего же Ты нас покидаешь?
Для чего Ты стоишь вдалеке?...

Я – Дух, Я – Дух, Я – Пламя,
И Мне подобных нет:
Я высшими мирами,
Как ризою, одет!
Но я открылся нищим,
И золотист и тих:
Сравнить Меня им не с чем,
Иного нет у них...

Мы с лапы львиной яблоко сорвем,
Орла стихам научим:
Иероним беседует со львом
Всезнающе-дремучим.
А тот следит, прищурившись в веках,
Игру контрастных пятен,
И текст на трех священных языках
Ему без слов понятен...

Истина – гуще осеннего сада
В сумерках, и недоступней для взгляда
Тайные тропы, сокрытые в ней,
Бывшие летом рассвета ясней.
Корни, кусты, травяные владенья
Скрыло от разума Грехопаденье,
Истины свет загустился в белок,
Полный провалов, пещер и берлог.
Роза средь ночи бессильна – и властна,
Правда во плоти черна – но прекрасна,
В дуплах дремучих страшна, но права:
Ангел, взывающий из вещества!

Подобрал бы то яблочко, съел бы я,
Да далеко оно откатилось!
Дионисий прошелся по Сербии —
Виноградом украшенный тирс.
Дионис – во святительских ризах,
Вновь аттический выдался век,
Храм лобзанья – Акрополю близок,
Но запутанней синтаксис рек.
Подобрал бы то яблочко спелое,
Да оно закатилось в Прилеп,
Раскололось – златое и целое —
На ручьи диалектов и лет,
В счет Аида – четвертая Аттика,
Оскудел огневой студенец.
Ярых вод наговорная практика
Не излечит сердец.

Из ворот избы беседной
Выбегал ручей жемчужный,
Увидал малец недужный —
Улыбнулся, бедный,
Как он бросился на травы,
Чтоб собрать тот жемчуг ценный,
Вдруг слетает Свет Нетленный
В виде яркой Павы:
Клювом жемчуг собирает,
Под цветные крылья прячет,
Перьем солнечным играет —
А парнишка плачет:
«Пожалей меня, больного,
Перед лютой зимней стужей,
Ты оставь мне хоть немного
Маленьких жемчужин!
Сколько ты уже склевал их...
Хоть оставшиеся эти —
Три денечка белых, малых
Подари мне, Свете!»
Пава, перьями играя,
Слез и слов не замечает
И, остатки добирая,
Хлопцу отвечает:
«Не оставлю, мой хороший,
Ни жемчужинки единой, —
Будешь схвачен холодиной,
Снегом запорошен,
Чтобы сердце приуныло,
Чтоб душа твоя остыла.
И когда тебе земные
Станут дни постылы, —
Вновь слечу к тебе я Павой,
И, к земному не ревнуя,
Жемчуг весь тебе верну я
Вместе с горней Славой!»

Опять весна беснуется,
Божествует душа,
И адом пышет улица,
И небом изошла.
О, как ты смотришь пристально
На зелень – как в меня!
За деревянной пристанью —
Речной трамвайчик дня.
А с кем я в детство робкое
Плыл дымом по реке, —
Под строчкой спит короткою
В полынном парике...
Вновь май сошел, некошенный,
Мальчишеской стопой,
Трамвайчик светел, кожаный,
И я плыву с тобой —
Пока во сне встречается,
Что ветер надышал,
И надо всем качается
Воздушный жаркий шар,
Пока прозренья белый стих
Бежит к реке, патлат, —
Растет Любовь из прелости
И страхов, и утрат.

Два оленя охраняют
Драгоценную корону
На надгробном сером камне.
Поперек зима легла.
Развороченные кроны.
Город Ровно.
Путь неровен.
Это руки Аарона.
Впереди – январь и мгла.
Впереди – двуликий Янус.
Ты пройди, а я останусь,
И в двусмысленную данность
Жизни бежевой вгляжусь:
Что-то сплошь нам
Встречи с прошлым
Предстоят: нас водят за нос,
Лишь для виду
В двери выйду —
И рожденным окажусь.
Два оленя скачут гордо.
К сожаленью, надпись стерта,
И корона увенчала
Изначальный, общий рок.
Плотник, пекарь иль сапожник
Как сумел, меж дел тревожных,
Ты взрастить оленей нежных,
Чем стяжать корону смог?
Галаадских бег оленей
По надгробьям поколений,
Псалмопевца умиленье:
«Как олень спешит к воде —
Так, презрев земли двуличье,
Я Твое взыскал величье,
Сбросив имя и обличье:
Нет меня... Но Ты – везде!..»

– Господин Световидец,
Мое Вам почтенье!
Разъясните, прошу: что такое Земля?
– Школа Беглого Чтенья, —
Отвечал он, крылами во тьме шевеля.
– Что ж нам делать?
Разучивать знаков значенья
На борту утопающего корабля?...
– Он молчал.
Задыхались от дыма поля.
– Господин Световидец!
Какие же тексты
Нас готовят читать?
Он шепнул:
– Замолчи
И раскройся, дрожа, ибо весь ты —
Текст,
Читаемый в тысячеокой ночи!..

Река задвигалась, пошла Москва-река,
И я проснулся в колыбели:
Дома и клены, лица, облака
Вращались надо мной и пели.
Но вдруг игрушка выпала из рук —
Земля! И я вгляделся удивленно:
Как страшно! Обрывался каждый круг —
Жизнь дома, матери, жизнь облака и клена!
– Но вновь заснул. И только преступив
Пределы зренья, смутно стал гадать я:
В земле ли скрылся слышный мне мотив
Или упал в небесные объятья?
Меня иное зренье увело
Туда, где Лик неотделим от Слова:
И мать глядела, дерево цвело,
И дом стоял средь облака живого!
Нам верх и низ неведомы, пока
В суставы времени мы не врастаем,
Но небо движется – Москва-река,
И ждет, пока мы в облаке растаем...

Клен запахнул полу тумана: так знобит,
Что избам и втроем под небом не согреться.
Но если человек рожден, чтоб был убит, —
Зачем цветным стеклом блестят окошки детства?
Зачем, умудрены от вещих снов, встаем
В осенних юных сил живительную сырость,
Коль избам не тепло под небом и втроем?
Зачем пропел петух, ворвавшись в то, что снилось?
Зачем, бесхлебно-худ, по-костромски смешон,
Высокомерный дух на русском Ланселоте
Спешит остановить вращающийся сон?
Он виснет на крыле, оторванный от плоти!
Но зимний мрак созрел, в глазах не так рябит,
Тебя ласкает хлад, куда же ты, куда же?
Ведь если человек рожден, чтоб был убит, —
Трем избам не заснуть и не согреться даже...
Из трех берез, растущих на опушке,
Мне средняя милей.
Нет, не вина – воды налей
И поднеси в жестяной кружке.
Дай причаститься сей земле,
Покуда день, покуда лето.
Пусть славится богиня из Милета,
А мы с тобой и так навеселе!
Из трех дорог – трех проводов гудящих —
Мне средний путь милей.
Живительно-зеленый, терпкий клей
По жилам струн течет все слаще,
Вот облака сияющий ковчежец
Домчался к нам, как дар Океанид.
Пусть славится дельфийский Стреловержец,
А нас вода сильней вина пьянит!
Стоит над нами выдох Океана
В высоком ветре эллинских времен,
Как мачтовой сосной проколотый лимон,
Сочится солнце на поляну.
Три возраста судьба на выбор предлагает,
Но средний мне милей.
Нет, не вина, воды налей:
Она не гасит – зажигает.
Забыв про цель, мир движется по кругу,
Жарой ритмической пленен.
И мы, как высший дар, в сей день даны друг другу
По воле облаков, по прихоти времен!..