После стольких лет
Перевод А. Голембы
И, понимаешь, после стольких лет
мы у знакомых встретились случайно, —
как поступают в случае таком?
И был твоих очей так робок свет,
как будто в нас заговорила тайна,
что целый век спала на дне морском!
И я гляжу в твои глаза, растроган,
а в них блеснула тайная слеза…
Боль или нежность мы несем подругам?
Мне хочется спросить тебя о многом,
но мы молчим, а говорят глаза,
мы счастливы наедине друг с другом.
Я никогда не уверял: люблю.
Ты о любви мне тоже не шептала,
вот так я и не стал твоей судьбой!
Я поздних сожалений не терплю,
и все же мне подумалось устало,
что в жизни разминулись мы с тобой.
И никогда не обнимал тебя я,
хотя об этом я с тоской подчас
мечтал… Быть может, мы друг друга
спросим,
что делать? Белых паутинок стая
вплетется в кудри… Не щадило нас
земное время. На пороге осень.
Я славлю потаенную слезу,
что светится в твоем пугливом взоре:
так говорит безмолвная душа.
Нас вихрь сгибал, как тонкую лозу,
и сединой нас увенчало горе,
но жизнь невыразимо хороша.
Позволь же выпить за твое здоровье,
ну, и прощай, мой ангел золотой,
в чьем сердце к жизни пробудилась
тайна!
Любовь молчит. Не терпит суесловья.
Прощай… Что, если с прежней теплотой
еще хоть раз мы встретимся — случайно?!
Бабье лето
Перевод Юнны Мориц
Признался бы я в сокровенной любви,
но к этому дню все признанья мои
поседели,
как черные пряди твои.
Когда на рассвете бродили мы, двое,
слезинка блестела на хвое ресниц
или роса на лесном чистотеле?
Эта грусть красоты потрясала живое,
и дрогнул мой голос от вечной тревоги:
— Что же в итоге?
Время нас грабит, как вор на дороге!
Видишь, изрезан пустующий лес,
кровоточит за порезом порез.
Дикие гуси толпой улетают,
просят подмоги собрата, —
вроде бы в май возвратиться мечтают,
а сами предчувствуют в гуле небес,
что нет и не будет возврата.
А лес, где кровавые раны зардели,
бинтуют белейшим бинтом лазарета
озябшие пальцы бабьего лета.
И в беглой улыбке бескровного солнца
мерещится мне медсестра у постели,
где образ моей последней любви
бредит, раскинув руки.
А признанья, которые вдруг поседели,
несчастные, как стрекоза под дождем,
молчат и молчат
накануне разлуки.
Зрелище с вершины
Перевод Юнны Мориц
Осень, Альпы в подпалинах утром.
Снизу смотрит на нас онемело
птеродактиль стоглавый, химера
ватно-снежная; в марлю закутан
череп раненого Аполлинера.
Всюду головы гордых вершин,
бинтов белоснежных тюрбаны.
Поэзия — не яркохвостый павлин,
А мощь лесосплава и шлейфы лавин.
Или нежная марля для раны.
Подснежники
Перевод Юнны Мориц
Когда на заре или в полдень
цветочница молодая,
озябшая,
очень похожая на морского «впередсмотрящего»,
который торчал из корзины на мачте, —
когда такая цветочница
веселым, слегка простуженным голосом
кричит:
ПОДСНЕЖНИКИ, КУПИТЕ ПОДСНЕЖНИКИ,
ДАМЫ И ГОСПОДА! —
я, беспомощный, словно муха в сметане,
на постели, заснеженной грустью сиротства,
но по-прежнему полный сладчайшего жара,
я мечтаю опять пережить
беспечность веселой весны —
до самых корней древесных,
до самых луковок травных.
И вот — земля, желанная земля,
холмистый спуск, дурмана острый вкус.
Весна, и мне подарена она
для средоточья всех минувших вёсен,
и всех цветов, и головокружений,
и терпкого источника любви,
утраченного навсегда,
но все же
сверкающего чистотой хрустальной, —
не нужно ничего, лишь погрузить
от старости трясущиеся руки
в источник, словно в рыхлый
грунт весенний.
И вот — земля, желанная земля,
и первым солнцем обогретый мох,
и ласковость последнего объятья,
и бархат-папоротник.
Лети, корабль, по взвихренной пучине,
вперед, мой милый,
покуда нас не бросила навеки
любовь сладчайшая, которой нет в помине,
Я больше ждать ее не в силах ныне,
Что есть поэт
Перевод В. Каменской
Так что такое есть поэт?
Скорбит он где-то рядом с нами?
Дрожит и плачет? Вовсе нет
Он только сердце ранит снами
когда трагическая явь
мешая грозно дни и ночи
гордиев узел завязав
над головой его грохочет
и беззащитный и больной
готовый рухнуть на колени
он спотыкается порой
о рифм незримые каменья
и шелестит в напрасном рвенье
пустых метафор мишурой.
{109}
«Вы, люди будущего века…»
Перевод Л. Мартынова
Вы, люди будущего века,
чьи образы, как гребни гор высоких,
я мысленно ищу на ощупь,
не будьте горды и надменны!
Не будьте горды
мудростью своею,
надменны красотой своей не будьте,
покуда хоть один из миллиарда
не сможет имя написать свое
и будет хоть один из миллиарда
в грязи влачиться.
Вы из команды той ракеты первой,
что лобызнет пустынный кратер Марса,
с приветствием неситесь голубиным,
с оливкового веткой,
а не смертным
лучом губительным,
что мечет гелий.
Сын будущего
с новым представленьем
о красоте — с яснейшей головою,
за счет пищеварения и секса
сверхмерно развитой, —
владычить будет миром.
Но горе,
если будет он без сердца,
кусочка мышц вот этого, который
горит, как пламень,
этот пламень страсти,
которым человек к земле припаян.
Мыслитель
Перевод Л. Мартынова
Дрожал от нетерпенья
охвачен
жаждой знанья.
Не знал,
что ошибется
и примет заушенье.
Когда ошибся —
слюною пряной
подслащивал страданья,
врачуя раны.
И за успех нежданный
хвалы не принял плату,
а телескоп уставил,
как Галилей когда-то,
он в звездный мрак,
чтоб в нем,
да и в себе самом
все «почему» и «либо»
сменить на слово «ибо».
Он выразил миров движенье,
недвижных звезд соотношенье,
и старцы на него поднялись
у огненного рубежа.
Но все-таки он рвался ввысь;
хотя пылал,
он не кричал.
Молчал
и путь свой продолжал.
На его правде,
а не на тебе, рыба-кит,
стоит наш глобус.
Нет,
Но стоит —
летит!
Микромир
Перевод В. Семенова
В росинках травы утренних вершин.
Какой творец
работу завершил?
Восходит солнце.
В капельке одной —
светило целое,
весь мир земной.
На травы,
окропленные росой,
наступит человек
ногой босой.
Не ведая об этом
до поры,
он разрушает
целые миры.
Шагает,
радуясь рожденью дня…
Но чья над ним
занесена ступня?
