— Будет немного другой. Но не менее добрый и благородный.
— Такого больше не будет, — повторила Татьяна.
— Как хочешь, дело предлагаю.
Долгое молчание наступило в машине.
Ровно и сильно гудел мотор, два белых луча от фар упирались в стену глухой темноты, рассеиваясь, таяли.
— Тебе Гусятинские звонят? — спросил Юрий Николаевич.
— Нет.
— А эти… товарищи Павла… как их? Степанковы, кажется.
— Нет.
— А этот? Часто приходил к вам. Бородач такой, художник.
— Нет.
— Неужели никто не навещает? Всего год прошел… друзья всё же.
— Мне никого не хочется видеть. И потом, это друзья Павла, а не мои. Своих друзей у меня нет… — она усмехнулась невесело.
— И что ты делаешь целыми днями?
— Как что? Хожу на работу… потом сижу дома. Пытаюсь воспитывать сына… — она опять усмехнулась.
— А как на работе? — помолчав, спросил Юрий Николаевич.
— Сижу в отделе, ничего не делаю… Скука, тоска. Я ведь и специальность свою давно успела позабыть…
— Можно подыскать что-нибудь другое.
— Что? Меня даже медсестрой в твою больницу не возьмут.
— Но ведь так тоже нельзя жить, Таня.
— А кто тебе сказал, что я живу? С того дня, как умер Павел, я забыла, что такое — жить…
— Жизнь есть всегда жизнь, — с некоторой робостью возразил Юрий Николаевич.
— Ты эти истины из букваря побереги для кого-нибудь другого.
Они проехали пост ГАИ на кольцевой дороге. Справа потянулись ряды бетонных коробок жилых микрорайонов с редкими пятнами светящихся окон. Проехали станцию метро.
— Останови здесь, пожалуйста, — попросил Юрий Николаевич.
— Не дури, я довезу тебя до больницы.
— Лишние хлопоты… — пробормотал Юрий Николаевич.
Они еще некоторое время кружили по темным пустым улицам, останавливались у светофоров, сворачивали направо и налево и, наконец, подъехали к высокому, ярко освещенному зданию больницы. Юрий Николаевич подхватил свой затрепанный саквояж и выбрался из машины.
Прими снотворное и постарайся выспаться, — перед тем, как захлопнуть дверцу, проговорил он. — С твоего позволения завтра я к вам загляну.
— Хорошо, — ответила она. — Спасибо тебе.
— Две или четыре таблетки седуксена и спать, — повторил он. — Больше не надо, плохо влияет на память.
— Я была бы счастлива, если б мне ее вовсе отшибло, — слабо улыбнулась она.
Затем перевела скорость, выжала сцепление. Машина мягко тронулась. Она оглянулась назад. Невысокий толстый доктор, прихрамывая, шел к подъезду больницы. А Виктор спал на заднем сиденье. Свесившиеся длинные волосы закрывали ему лицо.
Она остановила машину, повернулась назад, осторожно, заботливо, чтоб не разбудить сына, откинула волосы со лба и долго смотрела на его лицо, нежно провела кончиками пальцев по щеке, подбородку…
Они подъехали к дому, оставив машину у подъезда, поднялись в свою квартиру на шестом этаже.
— Чаю, кофе не хочешь? — спросила Татьяна.
— Спать хочу, — буркнул в ответ Виктор и ушел в свою комнату.
Она пошла на кухню, зажгла конфорку на плите, налила воды в чайник, поставила на огонь. Затем насыпала в джезв несколько ложек молотого кофе, сахара. Устало опустилась на стул, подперла кулаком щеку. Взгляд медленно блуждал по кухне, ни на чем не останавливался. У двери, на широкой низкой скамейке, две большие миски, одна с водой, другая с остатками каши и мясного фарша. Взгляд остановился па этих мисках. Она резко встала, выбросила остатки еды в мусорное ведро, тщательно вымыла миски. Потом заварила кофе, налила в чашечку, вновь присела у стола.
Громко стучали ходики. Татьяна прихлебывала кофе. Вдруг резко поднялась и стремительно пошла в комнату, включила свет.
Она выдвигала один за другим ящики большого письменного стола, что-то искала и не могла найти. Выбрасывала на стол и прямо на пол распечатанные старые конверты с письмами, поздравительные открытки, записки с телефонами. Потом она открыла створку настенного книжного шкафа и наконец нашла то, что искала, — большую цветную коробку, полную фотографий.
Она принесла фотографии на кухню, вывалила из коробки на стол, отхлебнула кофе и стала перебирать фотографии, отбрасывая одни и подолгу задерживая взгляд на других.
Вот она еще маленькая девочка в коротком школьном платье, с двумя огромными белыми бантами на голове. Как тут она похожа на Виктора! Вот они с мамой сидят на скамеечке перед большим деревянным домом. В наличниках вырезаны голуби и выкрашены в голубой цвет. Таня сидит у матери на коленях, и мать обнимает ее и смеется, глядя в объектив фотоаппарата. И Таня смеется.
И вот она уже взрослая девушка, хотя еще в школьном платье с белым передником. Она десятиклассница, выражение лица исполнено серьезности и достоинства. Внизу надпись печатными буквами: «Наша золотая медалистка Таня Скворцова. Город Елец, средняя школа № 5». Эту фотографию Таня рассматривала особенно долго.
Они ехали на картошку. Когда сдали вступительные экзамены и превратились из абитуриентов в студентов. Ехали в открытых грузовиках, хохотали и распевали песни. Туман по краям дороги, из тумана выныривали темные от дождя подмосковные деревни, прудки и речушки с поникшими ракитами и пропадали снова. Запах дороги будоражил всех. И они пели одну песню за другой.
та песня за два сольди, за два гроша,
С этой песней вспоминают о хорошем,
И поет ее веселая девчонка
В час заката у себя на чердаке…
И еще:
Я не знаю, где встретиться
нам придется с тобой,
Глобус крутится, вертится,
словно шар голубой,
И мелькают города и страны,
параллели и меридианы,
Но таких еще пунктиров нету,
Где бы нам с тобой бродить по свету…
Вместе со всеми пела и Таня, смеялась, и глаза были полны вдохновения. И почти все парни невольно обращали на нее внимание.
— Классный кадр… — даже с некоторым сожалением протянул худенький белобрысый паренек в вельветовой курточке. — И глаза… и все остальное.
— Откуда? Кто знает? — спросил атлетического сложения парень в сером свитере и штормовке.
— Таней зовут… Из Ельца, кажется, — ответил белобрысый. — А где Елец, кто знает?
— В России, — усмехнулся атлет в штормовке. — Моя будет…
Под носом у атлета тут же возникли не два, а четыре кукиша. Он спокойно посмотрел на кукиши, отодвинул их сильной, большой рукой, усмехнулся.
— Без фамильярностей, пожалуйста. В таких делах Роберт Сидякин слов на ветер не бросает. — С этими словами Роберт Сидякин поднялся и, пробравшись между деревянными лавками, тронул за плечо сидевшую рядом с Таней девушку: — Подвиньтесь, пожалуйста, леди.
Та удивленно взглянула на него, потом на Таню, презрительно фыркнула и чуть подвинулась. Роберт втиснулся между ними и уверенно положил Тане руку на плечо. С половины куплета подхватил песню. Таня посмотрела на Сидякина, перестала петь — во взгляде испуг и ожидание. Роберт подмигнул ей:
Мама, мама, это я дежурю,
Я дежурный по апрелю…
И Таня тоже запела, и руки Роберта убирать с плеча не стала. Тогда к ней с другой стороны подобрался белобрысый очкарик, оттиснул другую девушку и тоже положил руку на Танино плечо. Таня делала вид, что не замечает. А другие девушки метали в нее уничтожающие взгляды, и одна шепнула другой:
— Прямо с ума посходили! Подумаешь. Нефертити нашли!..
…А потом, когда палаточный городок спал, она обнималась и целовалась с Робертом Сидякиным, и он бормотал ей на ухо:
— Ты самая, самая… Самая красивая, умная, добрая…
— И ты, — счастливо улыбалась она. — Самый сильный, самый храбрый, самый, самый…
Татьяна очнулась от воспоминаний. Чашка из-под кофе была пуста. Она налила из остывшего джезва новую порцию, отпила два глотка. Глаза ее блестели, и она смотрела, смотрела фотографии, жадно, не отрываясь. И опять вспомнилось…
Она стояла на лестничной площадке, такой большой, что в волейбол играть можно. С мокрого пальто на чистый кафельный пол капала вода, и беретка с белым пушистым помпоном съежилась от дождя. А перед ней переминался в тапочках на босу ногу, в джинсах и расстегнутой рубахе Роберт Си-дякин. Пряча глаза, он говорил хмуро:
— Ну, чего ты пришла? Я тебя звал, что ли? — Несмотря на свое атлетическое сложение, он выглядел сейчас жалким и перепуганным.
— Я без приглашения… сама… — виновато отвечала Таня. — Что мне делать-то, Роберт? Ведь я же…
— Ну, кончилось все, понимаешь? — раздраженно перебил он ее. — Кончилось, понимаешь? Было и прошло. Что ты предлагаешь? И себя, и тебя обманывать?
— Нет, обманывать не надо, — замотала она головой.
