…26 июня 1923 года. Маргрете в кухне пересчитывает восковые свечки, которым предстоит загореться на праздничном пироге.
— …пятьдесят три, пятьдесят четыре!..
— А почему столько свечек, мама? — спрашивает ее младшая дочь.
— Потому что папе исполнилось пятьдесят четыре года.
— А это много?
— Для кого как. Для папы совсем немного.
Раздается звонок у калитки. Маргрете идет открыть и сталкивается с мужем в новом элегантном костюме.
— Опять поздравление, — говорит она.
Но вместе с письмом почтальон вручает им большой тяжелый ящик.
— И подарок! — восхищается Маргрете.
— Да еще какой! — подхватывает Нексе, заглянувший в письмо. — Ну и молодчина Иоганнес Бехер! Прислал моим ребятам двенадцать кило шоколада.
— Зачем так много? — ужасается Маргрете.
— Ты не поняла. — Нексе внимательно смотрит на жену. — Это тем ребятам.
— Прости, милый, я все никак не привыкну, что у нас теперь семьдесят детей.
— А пора бы, — вскользь замечает Нексе. — Ну, мы идем прогуляться. Сторм!.. — зовет он сына.
— Не опаздывайте к обеду. — Маргрете целует мужа.
Нексе и Сторм выходят на улицу. Чудесный летний день, зелень полей, легкие кучевые облака в небе, красные датские коровы пощипывают свежую траву. Они подходят к железной дороге. Как и всегда, жена обходчика стоит в дверях, крупная, бесформенная, вокруг нее копошатся дети, жуют хлеб с жиром, цепляются за ее юбку. Нексе здоровается с ней. На руках у женщины грудной ребенок.
— Как зовут малыша? — дружески спрашивает Нексе.
— Вигго. Так звали того, которого переехало поездом зимой, когда он собирал уголь. Имя как бы освободилось. И мы решили им назвать маленького.
Нексе и Сторм идут дальше мимо маленьких уютных домиков и киосков, где продается мороженое, украшенных датским национальным флагом. И Сторм получает стаканчик ванильного.
Они выходят на улицу Страндвейн. Здесь много гуляющих. Движение по раннему часу небольшое, ничто не мешает насладиться прекрасным солнечным утром.
Они поравнялись с книжной лавкой, и Нексе не отказал себе в удовольствии заглянуть туда.
— Ого! — сказал он знакомому продавцу, глянув на полки. — А вот и моя «Дитте». Знаете, милый Херлев, только у вас не распродан четвертый том.
— Никто не берет, — тихо ответил продавец.
— А почему же в других магазинах я не вижу этого тома?
— Его просто убрали с полок.
— Неужели читатели пали духом перед четвертым томом? — посмеивается Нексе. — А ведь их ждет еще пятый!.. Но без шуток, Херлев, что случилось с покупателями? Ведь первые три тома были расхвачены мгновенно.
— Это было до вашей поездки в Россию. Вернее, до появления ваших русофильских статей. Читатели, отвернулись от вас, Нексе.
— Я не верю. Каждому позволено иметь свое мнение. Я был в России и пишу о том, что видел собственными глазами, а наши хулители большевизма высасывают все из грязного пальца. Признайтесь, Херлев, что это ваши выдумки. Просто вы не умеете торговать.
— А это вы видели? — Херлев вытащил из-под прилавка какой-то листок.
— Что это?
— Призыв ко всем книготорговцам бойкотировать книги Нексе. Я один не побоялся оставить вас на полках.
— Спасибо, Херлев. — Нексе пожал руку книготорговца и бодро добавил: — А «Дитте» им все-таки придется прочесть!
— Завидная уверенность в себе! — вздохнул книготорговец.
— Мне ничего другого не остается, — засмеялся Нексе и вышел из магазина. Здесь он сказал перепачканному мороженым Сторму: — Твой папа получил еще один подарок ко дню рождения.
— Угу, — рассеянно отозвался занятый вафлей Сторм.
Они пошли дальше, и вскоре их остановил шапочно знакомый Нексе богатый фабрикант, один из тех нуворишей, которых во множестве породила недавняя война.
— А я купил все ваши книги! — объявил фабрикант, вынув изо рта толстую сигару.
— Вон как! А мне только что сказали, что на мои книги пропал спрос.
— Я приобрел их за бесценок. В роскошных переплетах.
— Мои книги — Золушки. Они никогда не выходили в роскошных переплетах.
— Я сам велел их переплести. Видите ли, Нексе, я собираю библиотеку. Сейчас это модно. Ну а какая библиотека без живого датского классика?
— Без еле живого классика.
— Ха-ха-ха! Это остроумно. Надо запомнить. Но вот что, Нексе, кончайте эту болтовню насчет большевизма раз и навсегда. А то скоро будет неудобно раскланиваться с вами.
— А я, знаете ли, не настаиваю.
— Бросьте, не ершитесь! Газеты пишут, что большевики засыпали вас деньгами, но ведь это вранье?
— К сожалению. А если б это была правда? Как бы вы на меня смотрели?
— Я снял бы перед вами шляпу, — совершенно серьезно сказал фабрикант. — Дело есть дело. Но вы-то ничего не выгадываете и все теряете. Я слышал в обществе высокопоставленных лиц, — он напустил на себя важность, — что вас готовы выдвинуть на Нобелевскую премию, если вы образумитесь.
— Выходит, премия дается за политику, а не за искусство?
— А вы думали! Нельзя быть таким наивным, Нексе, вы же не мальчик. — И, попыхивая сигарой, фабрикант двинулся дальше.
— Еще подарок получил? — спросил Сторм. Он покончил с мороженым и вновь обрел интерес к окружающему.
— Такой уж у меня сегодня день, сынок! — улыбнулся Нексе.
— А что бы ты больше всего хотел получить?
— Пару домашних туфель и подвязки к носкам.
— Фу, как скучно!
— Ну а ты, если б был на моем месте?
— Бочку мороженого, — не задумываясь, ответил Сторм. — А гости у нас будут?
— Бабушка, во всяком случае, придет.
— А наш другой папа? — беспечно опросил Сторм?
На мгновение Нексе словно окаменел. В его глазах окружающий мир перевернулся на сто восемьдесят градусов, затем обрел обычное положение.
— Ваш другой папа? — повторил он медленно.
— Да, он приходит, когда тебя нет, — благожелательно пояснил Сторм.
— Вот и последний подарок, — пробормотал про себя Нексе, а вслух сказал: — Тебе очень хочется его видеть?
— Нет! Мы его и так часто видим, а тебя редко.
…Нексе и Сторм возвращаются домой. Нексе устало, механически передвигает ноги. В нем как будто погас свет. Сторм нетерпеливо тянет отца. Вокруг «Зари» сад в полном цвету. Четверка заспавшихся ребят выбегает навстречу отцу. Он рассеянно гладит их по нагретым солнцем головам. Заходит в дом.
Маргрете с красиво уложенной головой, но в фартуке — она хозяйничает на кухне — выходит навстречу гулявшим.
— Вот и вы! Сейчас будем пить шоколад. Не бойся, Мартин, это не из посылки Бехера.
— А я и не боюсь, — тускло отозвался Нексе.
Чувствительная к каждой интонации мужа, Маргрете внимательно посмотрела на него.
— Что с тобой? Ты устал? Плохо себя чувствуешь?
Нексе пожал плечами. Трудно было ломать праздничное настроение в доме, лишать себя последней надежды, к тому же рядом крутились дети.
— Сейчас я тебя порадую. Держи! — И Маргрете выхватила из кармана фартука письмо в нескладном самодельном конверте.
— От моих ребят! — оживился Нексе и с неловкой усмешкой: — Хоть кому-то я дорог.
— Вот те раз! А нам ты не дорог? А своим читателям?
— Читатели бойкотируют «Дитте». А книготорговцам велено не продавать книги большевистского прихвостня.
— Так ты из-за этого такой мрачный? — вроде бы с облегчением сказала Маргрете. — Плюнь! В первый раз, что ли?.. Они считают тебя большевиком? А ты и есть большевик. И назло всем врагам мы подымем на флагштоке красный флаг.
Она достала из тумбочки сверток, развернула его и пустила волной кумачовое полотнище.
— Господи, откуда это? — взволнованно спросил Нексе.
— Мой подарок тебе.
— Спасибо! — Нексе растроган, и тут вся боль разом выплеснулась из него.
— Грета, Грета, ну как ты могла?
Она удивленно посмотрела на него, долго вздохнула и сказала детям:
— Ступайте наверх! Нечего под ногами крутиться. Сторм, я кому говорю? — Когда дети повиновались, тихо сказала: — Я знала, рано или поздно ты узнаешь, но мне так не хотелось, чтобы это случилось сегодня.
— Какая разница?.. Значит, ты не отрицаешь?
— Зачем же лгать, Мартин.
— А разве твое поведение не было ложью?
— В ответ на твою ложь, Мартин.
В ней нет ни растерянности, ни смущения, ни раскаяниями странная ее уверенность сбивает Нексе с толку.
— Что ты имеешь в виду? — смешался он.
— Неужели ты думаешь, что я ничего не знаю? Ты слишком заметная фигура, и твои поездки…
— Что тут общего? — возмущенно перебил Нексе. — Случайная близость в промозглом вагоне и длительная связь у всех на виду. Эта добрая русская женщина просто пожалела меня.
— Я имела в виду не добрую русскую женщину, а кельнершу из мюнхенского погребка, — жестко сказала Маргрете и вдруг улыбнулась. — Сколько в тебе еще детского, Мартин! Ну откуда я могла знать о твоем русском приключении? Но ведь ни для кого не секрет, почему ты повадился в Мюнхен.
