Известие о скором возвращении Гарри Поттера нисколько не обрадовало Драко, но дело было вовсе не в их давней вражде, как могли бы подумать многие. Если уж Драко вздумал бы с кем-то говорить откровенно, он бы даже признался, что был бы счастлив, заключайся их отношения в одних только школьных сварах… Да что там, нынешний девятнадцатилетний Малфой и в расчёт бы не брал то, что было пять лет назад. Какая там, к черту, вражда? Так, детская возня в песочнице — два желторотых юнца что-то не поделили. Может быть, в приливе откровенности, Драко даже признался бы, что осознаёт, что его вины в той вражде несколько больше, но…
Увы, Малфои никогда не были склонны к откровенности, а отношение Драко Малфоя к Гарри Поттеру не упиралось в одну только вражду с первого по четвертый курс. К сожалению, Драко был влюблен в Поттера. До отвращения крепко и так же безнадёжно. Он мог бы повториться, признаваясь, что и здесь был бы рад, если бы проблема была в одной только вражде, но Малфои не повторяются и, как уже было сказано, ни в чём не признаются. Разве что только себе. А себе Драко мог сказать откровенно — у них с Поттером никогда ничего не получилось бы, даже если бы несносный очкарик в тот злополучный день пожал протянутую будущим слизеринцем руку. Между ними стояло что-то намного более могущественное и непоколебимое. Их разделяла сама природа. Потому что две омеги никогда не смогут составить счастливый брак.
То, что Поттеру суждено было стать омегой было ясно с первого курса. Щуплый, невысокий, неловкий и костлявый — даже в шутку нельзя было предположить, что из этого цыплёнка мог бы вырасти нормальный альфа. Странно, конечно, было, что Тёмный Лорд выбрал себе во враги именно омегу, но и тут всё с легкостью списывалось на самого Поттера. У него, дескать, всегда всё было через одно место.
Значительно позже, когда и Драко открылась его природа, он научился уважать Поттера, как символ того, что и омеги способны на подвиги.
Но тогда, в свои счастливые школьные годы Драко ещё был уверен, что вырастет в статного, сильного и красивого альфу и, если только у него не пропадёт такое желание, однажды с легкостью составит крепкую пару с лохматым Поттером. Он ссорился с этим недо-героем, цеплялся к нему и его друзьям, мстя за отвергнутую руку, но всегда держал в голове — всё это до поры, до времени. Однажды природа возьмёт своё и тогда Поттеру никуда от него, Драко, не деться.
А когда в начале четвертого курса природа если ещё и не начала что-то брать, то хотя бы потихоньку стала заявлять о себе, Малфой с леденящим ужасом понял, что ни одна омега никогда не будет стонать под ним, не помня себя от наслаждения. Всё намного хуже — это он, Драко, однажды получит в задницу чей-то крепкий член и забудет себя от блаженства. Это было унизительно, обидно, мерзко, но хуже того — это окончательно и бесповоротно ставило крест на всех мечтах о Поттере. Всё, что оставалось Малфою — иногда, тёмными ночами, обращаться к помощи правой руки и мечтать о том, чтобы хоть кто-то из них двоих оказался альфой.
А потом был финал Турнира Трех Волшебников, возрождение Тёмного Лорда и не вернувшийся на пятый курс Гарри Поттер.
Поначалу Драко даже обрадовался. Понадеялся, что вдалеке от объекта своей нелепой влюблённости эти чувства сойдут на нет, но, к сожалению, и спустя неделю, и спустя месяц, и спустя год ничего не изменилось.
Драко всё так же любил Поттера.
А теперь вот Поттер, три года назад победивший Волдеморта, но всё ещё где-то пропадающий, вздумал вернуться в Англию. Не иначе, как сыскать заслуженные почести.
Откровенно говоря, Драко было плевать на все восторги и награды, которые скоро достанутся герою — тот их заслужил по праву и самому Малфою, чудом избежавшему Тёмной Метки, тоже было за что поблагодарить несостоявшегося гриффиндорца. Но беда была в том, что они были ровесники, Поттеру тоже было двадцать и он пропадал где-то в неизвестности долгие шесть лет. В том, что тот уже обзавёлся своим альфой, Драко не сомневался. Сам же Малфой был редким и неправильным омегой, к своим ого-го-скольки годам умудрившимся не побывать ни под одним самцом, заглушая природу зельями и с успехом ими же подавляя свой запах до неприметного беты. Это стоило ему огромных усилий, скандалов и практически исключения из Рода, но Драко всё же сумел избавиться от всех претендентов и навязанного отцом жениха, чтобы… Чтобы что — Драко не знал. Возможно, чтобы сейчас увидеть Поттера со своим альфой, понять наконец, как глупо жить мечтами и найти своего партнёра.
Такого же, как у Гарри, мать его, Поттера.
*
Гарри перешагнул низкую каминную решётку, вежливо улыбнулся встречающему на пороге гостей швейцару и, пройдя по узкому коридору вышел в шумный, пышный, а главное, полный разодетых ведьм и волшебников, зал. Кто-то бросил на него короткий поверхностный взгляд, кто-то засмотрелся с лёгким удивлением, но Поттер только так же вежливо улыбался, с трудом сдерживая довольную ухмылку.
Сириус был прав — его никто не узнавал.
Впрочем, оно было и понятно. Всё, что осталось от того Гарри Поттера, которого когда-то знала Магическая Британия, так это зелёные глаза, сейчас спрятанные за узкими прямоугольными стеклами очков в серебряной оправе, да тёмные волосы. Да и те раньше выглядели, как воронье гнездо, а сейчас были уложены в художественном и сексуальном беспорядке. В остальном же, в этом дорого одетом молодом человеке ничто не напоминало четырнадцатилетнего Гарри Поттера, таким, каким его запомнило английское общество.
Но даже всё это было не самым большим различием, сводившим на нет любую возможность быть узнанным. Куда важнее было то, что в высоком, крепком юноше с уверенным взглядом сильный альфа угадывался даже в походке. Что уж говорить о подавляющем, мощном запахе самца-победителя? Гарри Поттер же для всего мира был омегой.
Как только в одиннадцать лет сам Гарри узнал о делении на альф, бет и омег, он и сам с огорчением решил, что ему повезёт, если он окажется хотя бы бетой. Такой тощий, хрупкий, неказистый, даже без намёка на запах будущего альфы — что ему было ловить? Даже то, что он когда-то победил Волдеморта при его-то внешности и природе казалось нелепой случайностью.
Именно поэтому, когда темный маг возродился, Дамблдор решил прятать Избранного сначала в штабе Ордена Феникса, а потом и в Хогвартсе. Вот только сам Гарри не хотел отсиживаться в норе, как какая-то крыса и Сириус его в этом поддержал. Когда стало ясно, что директор непреклонен и не спешит воспринимать всерьёз неказистого омегу, крестный вместе с Гарри бежал из Англии, чтобы в Дурмстранге мальчику восполнили те знания и умения, которые помогут ему в этой войне.
О да, в Дурмстранге ему восполнили все пробелы. Помимо физических тренировок, закаливших тогда всё ещё достаточно тощее тело, суровая северная школа научила его таким темным заклятьям и ритуалам, за которые в Англии его без суда и следствия приговорили бы годам к пятидесяти Азкабана. Но именно благодаря Дурмстрангу Гарри узнал о крестражах и сумел провести ритуал, собирающих осколки разделённой когда-то души вместе и уничтожая их одним махом.
Тогда-то и выяснилось, что один из этих осколков засел и в нём, Гарри. А еще выяснилось, что это именно он мешал проступить истинной природе мальчика. Так что, как только с крестражем было покончено, Поттер не только возмужал и окреп на глазах, но и обзавёлся таким запахом, что даже закаленные альфы Дурмстранга предпочитали не начинать с ним конфликта.
О том, что все омеги были его, можно было даже не говорить. И, на волне эйфории от своего нового образа, Гарри ни в чём себе не отказывал, хотя и не спешил ни вязаться, не помечать своего омегу. Что-то во всех них было не то, слишком податливым, слишком простым и пресным.
И даже когда последний бой был закончен, а Волдеморт побеждён, Гарри не спешил не только искать себе постоянную пару, но и возвращаться в Англию. Слишком давно он уехал оттуда и слишком много утрат и потерь было связанно с Туманным Альбионом, чтобы спешить обратно на родину. Да и Сириус, единственный родной ему человек, всегда был рядом, вместе с Гарри осев в Швеции.
