помине. Кто бы мог подумать, что Ташкент окажется идеальным местом для отпуска с ребенком?
И еще: кто бы мог подумать, что наша Садо окажется таким первоклассным туроператором? Она как будто ничего и не планирует, все спонтанно, а получается насыщенная, идеально организованная программа. И я понимаю, что все тщательно спланировано и продумано, просто подается очень ненавязчиво: а хочешь, теперь пойдем туда-то? Вот еще одно сильнейшее впечатление: ее метаморфоза. То, как при смене контекста изменилось не только мое восприятие ее, но и она сама. Там, в Америке, она выглядела такой беспомощной и неприкаянной, что, если говорить начистоту, мне вообще было трудно представить ее в качестве чьей-то жены, матери, взрослого человека… А здесь она и ведет себя, и воспринимается совсем иначе — практичная, вписанная в жизнь, со всем справляется, обо всех заботится — даже чужого ребенка усыновила. При этом говорит, что хочет снова жить в Америке, и как ей объяснить, что здесь ей и ее семье будет в десять раз лучше? Конечно, ей виднее. Но со стороны ведь тоже что-то видно. Разница между Садо здесь и Садо там настолько бросается в глаза, что ответ на вопрос, где ей лучше жить, кажется интуитивно очевидным. Но может, интуиция тут как раз и подводит и все не так просто. Иначе как объяснить, что тысячи ее соотечественников год за годом едут на заработки в другие страны, где живут черт-те как, терпят унижения, годами не видят родных… Если бы дома все было хорошо, вряд ли бы ехали. Но… Поди пойми, что со стороны, что изнутри. Одно несомненно: Узбекистан ей к лицу, здесь она на своем месте, и нет ничего радостней, чем видеть ее в родной, естественной для нее среде. Впрочем, как заметила сама Садо, родной ее среды мы еще не видели. Ташкент — это Узбекистан-лайт. А вот завтра… Завтра мы отправимся в Ургут, точнее, в кишлак недалеко от Ургута, на самой границе с Таджикистаном. Поедем в гости к ее семье. И вот там уже все будет всерьез: ни электричества, ни канализации, одна курпача. Отец Садо уже распорядился, чтобы к нашему приезду зарезали барана.
* * *
На четвертый день путешествия Алла готова меня убить. Вместо нормального, человеческого отпуска (курортный люкс — пальмы, коктейли, пляж) я, как всегда, привез ее на очередной край света, где она уже три ночи спит на полу, на этой чертовой курпаче. Зато, говорю я, зато… Здесь такие фрукты, каких ты никогда в жизни не пробовала. О, дыни! А вишня? А персики? О!.. А спанье на полу? А сортирное очко вместо унитаза? О! Нам хорошо. Когда я сплю на полу, сильно храплю. Говорю Соне: «Это я так пою». Соня отвечает с присущим ей остроумием: «Пап, не надо мне петь храпесенку».
Что до фруктов, они тут и правда самые вкусные на свете. Да и вообще удивительно: с одной стороны, суперсовременный Ташкент-Сити, с другой — повозки, запряженные осликами, и коровы, пасущиеся между новостройками. Тут как бы и СССР, и Африка одновременно (понимаю, что у большинства русскоговорящих людей в жизни сначала случается Средняя Азия, а потом уже Африка, и второе где-то может напоминать им первое; у меня же в силу биографической специфики все наоборот). Вечером гуляли у Садо возле дома, и эта атмосфера neighborhood (вечер, все высыпают на улицу, раскочегаривают мангалы), a главное — этот особый, не поддающийся описанию сладковатый запах тропиков, дыма, чего-то строительнного и чего-то съестного так поразительно напомнил город Кейп-Кост, где я жил и работал двенадцать лет назад. И сейчас тоже напоминает, пока мы едем на машине из Ташкента в Самарканд. За окном мелькают яблоневые сады, виноградники, поля, где растут подсолнухи, кукуруза, хлопок. Край изобилия и плодородия. И я с удивлением думаю о том, что все это в гораздо большей степени напоминает Западную Африку, чем соседний степной Казахстан. Не только природа, но и эти палатки по краям дороги, женщины в чадрах, повозки с осликами, маршрутки «шевроле дамас» — приталенный вариант ганского «тро-тро» с рекламой или цитатой из Священного Писания на заднем стекле. Люди в замысловатых ярких нарядах, сидящие на земле в тени деревьев. Старшие дети, таскающие младших на спине. Словом, выезжая за пределы Ташкента, ты попадаешь из СССР сразу в Гану. Гана с советскими машинами и русскими вывесками. Впрочем, этих «лад», приветов из 80‐х, и в Африке много. Что же касается вывесок, они тут особого толка. Вольная орфография, взаимозаменяемость «а» и «о», обусловленная, кажется, не столько малограмотностью, сколько расхождениями между орфографическими нормами по-русски и по-узбекски: Тошкент, сомса, айрон, чойхона… Русско-узбекский суржик: «Продаются таврузы и дыни». Но самое примечательное — русские надписи латиницей, которую не так давно приняли в качестве официальной узбекской письменности. «Zamena masla», «Kontachnaya svarka». Так и я, бывает, пишу в телефон латиницей на скорую руку, когда нет времени переключить клавиатуру на русский шрифт. Но «zamena masla» — не предел, попадаются надписи еще страннее: «Zhalyuzi i телефоны». Или: «Ош, сомса, perashki». Словом, полная каша (не плов, но шавля!). И это, кстати сказать, тоже очень напоминает Гану — смешные вывески на смеси английского с чви. Возможно, житель Узбекистана, читая мои беспрестанные сравнения с Ганой, оскорбился бы — и зря. Гана для меня — до сих пор и навсегда одно из любимых мест на земле. Так что это комплимент, способ сказать: как я рад, что мы приехали и что смогли привезти сюда Соню. Главное сходство с Ганой — тот избыток человеческого тепла, заботы, искреннего радушия, которым нас окружили здесь Садо и ее семья. Вот что хотелось бы никогда не забыть.
Впрочем, соблазн сравнений всегда велик, и важно не слишком поддаваться ему, не увлекаться. Так мой друг Прашант, с которым я путешествовал по Эфиопии, во всем находил сходства с родной Индией и, полностью сосредоточившись на этих сходствах, кажется, пропустил саму Эфиопию. Было бы обидно. Тем более что я всю жизнь мечтал об этой части света. Африку исколесил вдоль и поперек, а здесь впервые, и эта новизна — часть Большого Ирана. Я как человек литературоцентричный уже много лет очарован Персией. В юности зачитывался их средневековой классикой (все эти рубаи, касыды и газели), а уже во взрослом возрасте — мощнейшей иранской прозой ХX века. Не знаю, доведется ли мне, русскому американцу, когда-нибудь побывать в самом Иране. Нынешняя геополитическая ситуация делает это фактически невозможным, и улучшений в обозримом будущем не
