предвидится. Но Узбекистан, который мелькает сейчас за окном машины, и Таджикистан, в который мы собираемся поехать завтра или послезавтра, — это не просто close enough, это и есть то самое. Архитектурное великолепие Самарканда и Бухары, Зеравшанская долина, Пенджикент, горная обитель и окруженный кипарисами мавзолей с голубым куполом, где находится гробница Рудаки. Раствориться в этом созерцательном счастье, все еще не веря до конца, что я здесь, но уже и не клюя на приманку сравнений с известным. Река Сырдарья. Странно, что все это было здесь и выглядело так всегда — и когда я советским школьником читал в учебниках про Сырдарью, про хлопкоробов и строительство коммунизма в Узбекской ССР. А настоящая Сырдарья продолжала течь, как текла испокон веков, помимо советской школьной программы и моих представлений обо всем этом, и хлопок назывался «пахта», а белый аист, гнездящийся на берегах Сырдарьи, назывался «лайлак».
Садо говорит: Сырдарья — самый бедный район Узбекистана, но тут — бахчи, самые лучшие таврузы и дыни. Отвесив поклон главной мечети Сырдарьинского района и пасущимся неподалеку верблюдам, едем дальше — в Дустлик, в Джизак. Посреди бескрайнего поля — автозаправка, туалет, крохотная, в одну комнату размером мечеть, а рядом — каркас огромного недостроенного здания, которое, кажется, не достроят уже никогда. Сюрреализм абсолютной пустоши, картина не то Де Кирико, не то Дали.
За Джизаком начинаются горы, у меня закладывает уши и бросает в сон. Пора сделать остановку. На обочине стоит человек и вращает в воздухе длинный шнурок для ключей — это значит, нас приглашают в чайхану. В Америке обедать в придорожной харчевне стал бы только безумец: омерзительный вкус плюс стопроцентная вероятность тяжелого отравления. Не то в Узбекистане. Тут, кажется, вся лучшая еда — в таких вот заведениях по краям шоссе. «Зона отдыха», то есть бензоколонка и столовка для дальнобойщиков. Так кажется издалека. Но на то он и новый, неизведанный мир, чтобы тут все было по-другому. Невзрачная столовка оказывается известным местом: по словам нашего водителя, тут готовят лучшую джизакскую самсу (или сомсу?). А джизакская — это вам не ташкентская и не самаркандская. Она огромна, размером с Сонину голову. Одной самсы на троих хватит. Водителю я верю, он мне сразу понравился. У него какая-то классическая, как на старых узбекских картинах, внешность и улыбка, странным образом напоминающая мне улыбку моего дорогого учителя Роберта Крили. Да и что может быть лучше, чем сидеть на топчане на открытом воздухе, на фоне джизакских гор, пить зеленый чай из пиал, есть эту гигантскую самсу (телефон исправил на «Самсунг», но зря, пластмассовый мир не победил, тут по крайней мере), слушать, как один из других посетителей щиплет струны рубаба. Отара овец на дальнем склоне горы похожа отсюда на зерна черного тмина, которыми посыпают самсу (сомсу?).
Дом, в котором живут родители и братья Садо, — длинная одноэтажная постройка, состоящая из отдельных, не сообщающихся друг с другом комнат, двери которых выходят во внутренний двор. Постройка буквой «П» с трех сторон огибает этот двор, а четвертую сторону периметра составляет кукурузное поле. Весь комплекс находится на ступенчатом возвышении и имеет прямоугольную форму (традиционная зеравшанская архитектура). Длинная сторона треугольника — спальни, гостиная и кухня. Прохладные просторные комнаты, выстланные коврами, стены, занавешенные красивыми шторами, в углу — сложенная в стопку курпача, под потолком — хрустальная люстра. И — полное отсутствие мебели, за исключением гостиной, где как бы для проформы стоит советская стенка с сервантом. В одном углу двора установлен топчан для приема пищи и отдыха, в противоположном углу — тандыр для хлеба и турник, на котором упражняются младшие братья Садо: Аблайор и Солижан. В третьем углу — небольшой цветник, а в четвертом — умывальник и сортир. Все вычищено до блеска, даже очко, которая Соня нарекла зловещим «the hole», выложено нарядной плиткой, как в хаммаме. В этом доме всегда людно, как в караван-сарае, приходят родственники, соседи, на топчане день-деньской сидят гости, пьют чай. «Но иностранцев у нас еще не было, — говорит Садо. — My dad is very proud, he told the whole village that we have guests from America» [252]. Отца Садо зовут Гайрат («Зови меня Гарик»). У него смуглая кожа, зеленые глаза и огромный живот. Гайрат — шумный, праздничный, всегда готовый расхохотаться. «Саша! Ты мне спас дочь! Теперь ты мой гость. Будешь тут месяц. Может, два. Неделю? Одна неделю? Не пускаю, ха-ха-ха, не пускаю!» Мать Садо, Гульчахра, куда сдержанней. Она хозяйка и, как многие женщины в Узбекистане, выглядит значительно старше своего возраста. Еще есть Махмарасул («Можно просто Миша»). Младший брат отца. Ему тридцать шесть, и он тоже выглядит старше своих лет, тоже золотая улыбка. Все они производят симпатичное впечатление, но Миша как-то особенно обаятелен, контактен. У него две дочери, Зарина и Рокшана. Старшей, Зарине, семь лет, она «болеет». По-видимому, что-то вроде муковисцидоза. До недавнего времени она жила в санатории для детей с врожденными пороками. Она сильно отстает в физическом развитии, а относятся к ней так, как если бы отставала в умственном. Недостаток внимания и любви она компенсирует какой-то младенческой доверчивостью к чужим — бежит к нам, незнакомым людям, через весь двор, обнимает, просится на ручки.
Завтра нам будут показывать кишлак, нас — кишлаку. Все соседи один за другим будут звать нас на плов, угощать фруктами из своего сада и просить, чтобы мы сфотографировались с ними на память. Соне даже дадут подоить корову и нальют ей парного молока. «Ну, как дойка, Сонь? — Disgusting!» В результате кишлак обогатится сотней селфи с иностранцами, а мы после всей этой усиленной кормежки заметно прибавим в весе. Но кишлакские смотрины — это завтра; сегодня же нас везут в Ургут, а оттуда — в горы. «В Таджикистан съездим? Тут рукой подать». Пенджикент, гробница Рудаки. Мистический сад Чор-чинор, где в волшебном зеркале родника отражается Мекка и где внутри ствола тысячелетнего платана (1163 года, если быть точным!) выдолблена келья, некогда служившая классной комнатой для деревенской школы.
Ургут — невероятно колоритный горный городок, с петляющими улочками, лавками, шашлычными, тандырными, рынком. Здесь, говорят нам, самый вкусный шашлык, самые вкусные лепешки… и самые красивые горы. В горы и едем. Чем-то напоминает Корсику. Синдром путешественника со стажем: все всегда должно напоминать что-то еще — из уже виденного. Как будто иначе и невозможно воспринимать то, что видишь сейчас. Только по аналогии с тем, что видел раньше. Как тебе
