нужно посмотреть.
В отличие от Регистана здесь ничего не отреставрировано, и это производит даже более сильное впечатление. Облупившаяся глазурь куполов и айванов. Первозданная древность. Крепостная стена из булкообразных сырцовых кирпичей, сооруженная еще в эпоху Ахеменидов, как бы сливается с горным рельефом, естественным образом перетекает в него. Огромная территория между полуразрушенными памятниками усажена елками и застроенна павильонами в стиле советского дома отдыха. Эта стилистическая несовместимость — первое, что бросается в глаза. С одной стороны, голубые и песочные купола, точь-в-точь как на картинках из книжки «Сказки Пушкина», которая была у меня в детстве. Шамаханская царица и царь Салтан. Фонтаны, сады, усаженные душистым райхоном; геометрические узоры глазурованных стен повторяются цветочной мозаикой клумб. Бородатые старцы в тюбетейках, спорящие о чем-то в тени чинары, точно средневековые ученые-богословы. А с другой стороны, это архитектура советских пансионатов и памятник Тамерлану в лучших традициях соцреализма. В одной из мечетей мои попутчики опускаются на колени, и Камал произносит длинную молитву, а остальные поворачивают ладони кверху, как принято во время дуа, и делают ополаскивающий жест.
По дороге от Шахрисабза на юг («Едем в Термез, это почти Афганистан!») нас тормозят на КПП. Из громкоговорителя слышится произнесенная с сильным акцентом русская фраза «патрульная автомашина». Оказывается, нашу машину давно разыскивают. Лицо Камала выражает явное неудовольствие, но не панику. Ворчит что-то вроде «Сейчас разберемся». Берет мобильник, звонит какому-то родственнику на высоком посту. Не дозванивается. Выходит из машины и неспешным шагом направляется к патрульной будке. Навстречу ему выходит человек в хаки, с автоматом наперевес. Камал что-то ему объясняет. Оборачивается к нам и машет Солижану, чтобы тот подошел. Солижан бежит к будке. Через несколько минут возвращается и обращается ко мне. «You know, what happened is previous car owner did not pay the fines. He owes some money. Well, it’s five million soms. Do you have it?» [260] Порядка пятисот долларов. У меня таких денег с собой нет. На нет и суда нет. Солижан садится в машину, а Камал продолжает переговоры у окошка патрульной будки, потом куда-то уходит в сопровождении человека с автоматом. Проходит еще полчаса. И вот эти двое, Камал и солдат, возвращаются, но теперь — совсем другое. Теперь они громко смеются, солдат похлопывает Камала по плечу, предлагает ему сигарету. Но отпускать не отпускает. Закуривают, шутят с девицей, сидящей в патрульной будке (надо полагать, кассирша). Тем временем на скале рядом с проезжей частью как ни в чем не бывало пасутся коровы-верхолазы. Потом к будке вызываются пассажиры машины — все, кроме меня. Шохрух и Солижан теперь тоже стоят возле будки с Камалом, солдатом и девицей. Что-то обсуждают, смеются. О чем и как они там договариваются? Мне невдомек. Все переговоры здесь должны быть неспешными. Это я заметил уже вчера, когда Миша торговался о цене велорикши. Но тут мы сидим уже больше часа, а они все смеются у будки.
Наконец что-то сдвинулось с места. Камал дает отмашку, кричит по-узбекски, я понимаю только одно слово — «командир» («камандэр»), и нас отпускают. Что это было? Мне никто не объясняет, и я не лезу с расспросами. Отмечаю только, что все трое в превосходном настроении. Говорят: «Это надо отпраздновать». И мы едем обедать в тандырную на склоне одной из гор Гиссарского хребта, и я отмечаю, что уже немножко знаю обряд: сначала на столе появляются чай и хлеб. Две лепешки. Нижняя кладется в середину стола, а верхняя разламывается на куски, которые разбрасываются по всему столу. После лепешки приносят ачичук и сузьму [261]. А затем уже — главное блюдо. Оно ставится в центр стола. И уже когда все более или менее сыты, обязательно заказывается добавка, которую съесть — выше человеческих сил. В конце трапезы — тот же ополаскивающий жест руками, заменяющий молитву после еды. Весь несъеденный хлеб собирается в пакет и уносится с собой. «Мусульман хлеб не оставлят».
После обеда мне показали тандыр: кувшинообразная печь, выстланная хвойными ветками, куда закладывается по три барана зараз. Потом мы заехали на рынок, где продавались сто пятьдесят сортов курута. По пути обратно в Самарканд заехали туда, где снимались «Апачи» и «Ульзана» — культовые гэдээровские фильмы про индейцев по мотивам Фенимора Купера. Сфотографировались на фоне плаката с Гойко Митичем в роли Чингачгука. Взобрались на вершину холма, а там — качели и ларек с сувенирами. У меня получился смешной фотоснимок: Камал на детских качелях. Треники, пузо, суровое лицо поклонника группы «Бутырка».
* * *
В благословенную пятницу, когда всем мусульманам полагается идти в мечеть, мы с Аллой, Мишей, Камалом и Шохрухом совершили паломничество в Бухару. Собственно, паломничеством это назвал мой бишкекский друг Муса. Когда я написал ему в мессенджере, что мы собираемся в Бухару, он пересказал старую байку о бухарцах, совершивших хадж. Увидев их, местные арабы удивились: «Зачем вам Мекка? Вы же из Бухары, лучшего города на свете, это мы к вам должны ездить!» В довесок прислал четверостишие:
Агар он турки шерозӣ ба даст
орад дили моро,
Ба холи ҳиндуяш бахшам
Самарқанду Бухороро.
И пояснение: «Хрестоматийная газель Хафиза про то, что он отдал бы Самарканд с Бухарой в придачу за право нарисовать на лбу ширазской тюрчанки индийскую точку — знак замужней женщины».
Я в долгу не остался: откопал в гугле прочитанные когда-то в юности стихи Рудаки. Отправил Мусе: «Лишь ветерок из Бухары ко мне примчится снова — жасмина запах оживет и мускуса ночного…» [262] И приписку: «Гляди, мы тож не дураки: в пути читаем Рудаки!» Однако по части остроумных дву- и четверостиший Мусу не переплюнуть: он мастер «порошков», сочиняет их, что Хафиз с Хайямом — свои хрестоматийные бейты.
Теперь, когда все это великолепие рядом, хочется освежить в памяти классическую персидскую поэзию, перечитать Руми, Саади, Хосрова. Когда-то я и «Шахнаме» осилил. Но сейчас в ушах совсем другое. «Едем, едем в соседнее село…» У Миши с Камалом один плейлист на двоих. Миша сегодня — штурман и диджей в одном лице. Интересно, сколько лет они дружат, эти двое? Всю жизнь? Наблюдая за ними, я, хоть и мало что понимаю, вижу какую-то абсолютную слаженность людей, раз и навсегда решивших, что они заодно. Ничто не ставится под сомнение, и все беседы расслабленны, говорят то много, то мало, как бы продолжая один вечный разговор. Миша придерживает руль, пока Камал что-то проверяет в телефоне, все выверенно и непринужденно, как бывает у людей,
