решающий момент, запаниковать и сдаться, если я буду один на один с сумасшедшим человеком или человеком, который не в себе. Мне не с кем было поговорить об этом. Добравшись до приюта, я крепко-накрепко закрыла двери. Перед сном я выглянула из окна и увидела, как люди гуляли в темноте с собаками, и им хоть бы что. А я по ту сторону окна сидела согнутая рогом от страха.
Утром начались одинокие тринадцать километров. Шел дождь, и в лицо дул сильный ветер. Я ничего не слышала, кроме ударов пластикового пакета о мой рюкзак, я ничего не видела, как лошадь с шорами, кроме дороги на пятнадцать метров вперед и боков моего желтого капюшона. Я так быстро шла только с испанцем по дороге в монастырь. Расстояние до деревни в тринадцать километров я сделала меньше чем за два часа. Продавщица в магазине в одной из деревень на пути с очень серьезным видом сказала, чтобы я заботилась о себе. Обычно на тропе ничего страшного не происходит, но мало ли…
Я шла и думала: как я смогу о себе позаботиться, если кто-то на меня нападет? У меня не было ничего, что даже отдаленно могло бы послужить оружием, я не владею приемами самообороны, я не очень хорошо разбираюсь в людях, чтобы отличить добродушного человека от маньяка-насильника во втором поколении. Я шла одна по лесопосадкам, по полю, по заброшенным деревням. Я шла и постоянно оборачивалась. Дорога петляла, оставляя возможность видеть не больше двадцати метров позади меня. Страх гнал меня вперед. Я пыталась перестать бояться и не могла. Ветер усиливался и мотал меня туда-сюда, дождь хлестал в левую сторону лица, уменьшая и без того небольшую видимость. Я стала злиться на погоду, на себя, на то, что я вообще куда-то пошла, на этого мужчину, который убил американскую пилигримку, на мужчину в серой шапке и сером шарфе. Страх превратился в злость. Тогда я твердо решила: даже если кто-то на меня нападет, я не дамся, он со мной намучается и сам отхватит. Я смотрела на камни под моими ногами и видела в каждом из них оружие, представляла, как выворачиваю из земли палку, которая держит забор, превращая ее в биту. Я подумала, что я достаточно сильная, чтобы ударить, сбросить рюкзак и убежать.
На этой злости я долетела до деревни. Страх все же хорошее топливо, если он не стопорит, а двигает вперед.
Я поднималась все выше на север Испании. Вокруг меня были горы, покрытые снегом, метель мела три дня подряд. Дни были солнечными, температура опускалась до минус семи.
Ощущения от снежных дней совершенно разные, когда выходишь на улицу всего на пару часов поиграть в снежки и когда идешь в пургу целый день с утра до вечера. Во втором случае успеваешь промокнуть с самого утра, за солнечные часы одежда не может высохнуть до конца, поэтому следующую пургу застигаешь еще мокрым. Но когда двигаешься, а в такие дни останавливаться для отдыха совсем не хотелось, не чувствуешь холода, потому я просто привыкла к тому, что была мокрая весь день, и все. В любом случае идти по снегу намного лучше, чем идти по дождю.
Пятнадцатое февраля было знаменательно завтрашним днем рождения. Мне должно было исполниться двадцать шесть лет. Я шла в раздумьях о том, что для меня эта дата, что я успела сделать и что не успела, каких людей встретила на своем пути. Дорога шла через нехоженый лес. В зимнее время года серебряный путь не пользуется популярностью. И после большого снегопада я была первопроходцем на пути, разрезая целину снега своими разваливающимися ботинками.
Последнюю неделю похода я пыталась сладить с ними. Мои ботинки выглядели очень старыми. После многочисленных погружений в воду и сушек рядом с камином, батареей и обогревателем они чувствовали себя неважно. Я прозвала их стариканами. Если представить, что они превратились в людей, они были бы старыми дедами, с радикулитом, подагрой и мигренью. Они выходили бы с утра в трениках с вытянутыми коленками и обвисшим задом, подвязанные веревками, во двор с палками, обмотанными синей изолентой. Они вытаскивали бы с собой засаленные рыбацкие стулья. И один из них по традиции говорил бы: «Митрофаныч, рыбу будем ложить?». А другой отвечал бы: «А то! Доставай домино свое». И они рубились бы в домино во дворе на столе с ободранной клеенкой, и в углу ножичком было бы вырезано «Оля + Вова = любовь». Они вспоминали бы, как гоняли немцев в сорок пятом, девок на сеновале тискали и коровам хвосты крутили. Они прожили долгие непростые жизни, у них осталось по десять зубов на двоих.
Я очень прониклась к моим стариканам. Они прошли со мной жару, холод, дожди и снега. Со стороны казалось, что они уже ни на что не способны. Но я шла в них, они меня по-прежнему удовлетворяли. Подвязанные веревками, еле держащиеся, – я скорее привязывала их к ногам, чем они были надеты на мои ноги. Но они держались восемьсот километров, как я их на последних двухстах могла на новые поменять? Они должны были дойти со мной до края земли Финистерры, мои дорогие стариканы.
Меня окружала тишина, холод и солнце. Путь проходил по горкам вверх-вниз. Иногда я шла по заячьим следам, спустившись с очередного пригорка, я замерла: передо мной пробежали трое маленьких косуль и скрылись в посадках молодых сосен. Любое столкновение с дикой природой у меня вызывало восторг с самого детства, словно мне приоткрылось что-то запретное и неповинующееся. Озаренная этой встречей, я продолжила путь, прокручивая в памяти картинку движения косуль по мягкому снегу.
Я спустилась к реке и какое-то время двигалась вдоль нее. Внезапно я увидела, что река поворачивает вправо, срываясь вниз небольшим водопадом, а путь идет прямо, и мне нужно перейти реку, но моста не было. Было перекинутое через речку бревно, узкое и мокрое. Шансы переправиться по нему на другую сторону с рюкзаком за спиной стремились к нулю. Падать с приличной высоты в ледяную реку со всем скарбом не входило в мои планы. Я стояла и раздумывала. А мои дырявые ботинки медленно впитывали воду реки, которая в этом месте разлилась под снегом. Дальше медлить было нельзя. Я собрала решимость в кулак, скинула ботинки, стянула с себя носки, задрала джинсы и шагнула
