Песок сквозь пальцы - Дмитрий Матвеев

Из дневника Александра, вечер

Когда-то давно, еще в детстве, я пытался вести дневник. Наверное, это опыт каждого подростка – надо же ему с кем-то говорить о своих новых чувствах, ощущениях и переживаниях? Но разговаривать с дневником – это было как молиться Богу, которого я тогда не знал и в которого еще не верил – странно и немного отдавало сумасшедшинкой.

Сейчас, когда молиться для меня так же естественно, как дышать, я снова могу взяться за дневник. Но говорить здесь я буду не сам с собой, как в детстве. И не с Богом – что Бог не знает обо мне такого, что ему нужно изложить на бумаге? Нет, подобно Свифту, который писал дневник для своей возлюбленной Стеллы, я буду писать его для тебя, Богомила.

«Дневник для Богомилы», хм… Дневник разговоров с той, кто не хочет разговоров. Нет, я не буду принуждать тебя отвечать мне. Но если однажды ты прочитаешь эти страницы, может, тогда ты сможешь лучше понять наше молчание. То, что пряталось за ним, как тень в углу в комнате. То, что, как солнечный зайчик, проскочило твою штору и упало на стену возле твоей кровати. Свет и тень – это я, Богомила, приходящий к тебе постами и этим дневником. Это ты, потому что без тебя все мои слова не имеют никакого смысла.

Никакого смысла… Какой смысл был во всем том, что накрыло нас в Израиле? Просто приятно провести время? Просто быть друг для друга временной отдушиной и поддержкой? Может, и ты и я так бы и хотели. Но что-то большее, чем мы могли пожелать и представить тогда, поглотило нас. Знаешь, почему? Мы были готовы к этому.

Мы оба ждали любви. Подспудно, внутри, за массой оговорок и условий, мы прятали от самих себя жажду любить и быть любимыми. Жажду доверить себя другому, всерьез, до конца. Жажду быть счастливыми, глядя друг на друга, касаясь друг друга, лаская друг друга, говоря друг с другом, открываясь друг другу.

Жажду… Знаешь, я улыбаюсь сейчас, понимая, как иронично было Провидение, когда посреди пустыни, а потом на берегу абсолютно безжизненного Мертвого моря, оно подарило нам шанс утолить нашу жажду. Не придумать большего контраста, да? В том кафе в Эйн-Бокеке, когда мы наконец остались одни, оторвавшись на короткое время от наших спутников, когда мы сидели напротив друг друга, дышали блаженным кондиционированным воздухом и ты говорила мне о себе, я понял, что это – всё. Пазлы сошлись в картинку. Зачем мы приехали туда, ты из своего Киева, я – из своего Абалакова, что искали мы тут? Что бы не искали, мы нашли друг друга.

Живи так, как будто этот твой день – последний. Кажется, кто-то из древних сказал это. Мы с тобой так и прожили эти дни – не задумываясь о последствиях, не планируя завтра, не очень-то вспоминая вчера, отгоняя от себя призрак того дня, когда нам нужно будет сесть в разные самолеты.

Я знаю, для многих людей этого было бы вполне достаточно – покатать во рту конфетку отношений, вспоминая вкус, наслаждаясь послевкусием, помнишь, как ты сказала об этом? Курортный роман, где двое получили свою дозу солнца – кто может осуждать этих двоих? Я не могу. Но доза оказалась слишком велика для меня. И пазл оказался не проходным пасьянсом, и послевкусие обжигало, как вода Мертвого моря, и конфетка оказалась не простой, а словно красная таблетка из «Матрицы», разбудила меня, заставила увидеть реальность.

Знаешь, это забавно даже, что от тебя я услышал совет съесть синюю таблетку и оставить все как есть. Более того, я даже попытался так и сделать. И не моя вина, что я не смог снова погрузиться в привычный мир. Не потому, что этого мира не было, он-то как раз был и есть на месте. Дело в другом – в этом привычном мире не было прежнего меня. Я ушел за Белым Кроликом и до сих пор хожу по его тропам. Ищу тебя.

Потому что не обо мне все мои мысли, а о тебе. Вся твоя жизнь, что приоткрылась мне в эти две недели, впечаталась в меня, я не могу ничего забыть, я не хочу ничего забыть. Ты, как айсберг с его десятью процентами на поверхности, заставляешь меня вглядываться в глубину, силясь рассмотреть остальные девяносто, радуясь и пугаясь открытиям.

Твои колебания, твои «цем» и «прощай» говорят мне больше, чем любое признание. Это похоже на большие качели – и дух захватывает, и страшно, и кажется, вот-вот оторвешься – и тебя выстрелит, как из пращи. И это твое молчание, оно словно снова забрасывает меня в пустыню, где так легко затеряться одному среди всех этих холмов и кратеров… Но я упрямый, Богомила. У меня были хорошие учителя, один из которых столько раз разбивался в пустыне, столько раз терпел там жажду, столько раз выбирался из этого пекла, что я выучил его слова наизусть. Слова человека, бредущего по пустыне к тем, кого он любит. Слова человека, который сам в беде, но который упрямо бормочет обветренными губами молитву, обращенную к своим самым любимым людям: «Держитесь! Мы идем! Мы идем… Мы поможем вам»